Марина Дяченко - Шрам

– Я… – снова начал Солль, но Лис неожиданно перебил его. Голос рыжего Гаэтана звучал непривычно серьезно, даже несколько патетически:

– Я в университете второй год… И вот что тебе скажу. Декан Луаян, он… Может, и не человек вовсе, – он перевел дыхание. – Нет, зла никому не делает… Историю лучше него никто на свете не знает, это точно… Только ты правильно его боишься, Солль. Было однажды… Ты только не болтай… Но я сам видел, Солль! Появилась на площади старуха с барабанчиком… Нищая, барабанила и милостыню просила. Говорили о ней… что глазливая, что лучше обходить десятой дорогой… А я возьми да и подойди, любопытно стало… Вижу, декан идет… Поравнялся со старухой, да вдруг как развернется, как взглянет… Я рядом стоял, говорю, но меня чуть не убило этим взглядом… А старуха барабанить-то бросила, да как зашипит! Чего-то шепчет, а ни слова не разобрать, слова лязгают, как замок ржавый… Ну и… декан тоже ей… сказал. Такое слово… Потом три дня в ушах отдавалось. И потащил ее… Не руками, а так, будто на веревке невидимой… И я за ними потащился, дурак, хоть и поджилки тряслись… Завернули в подворотню, и старуха… Там, где стояла старуха, гляжу, змеюка здоровенная, склизкая, извивается, на декана пасть разевает, а он тогда руку поднял, и из этой руки…

Лис странно осекся и замолчал. Солль лежал, с трудом сдерживая нервную дрожь.

– Ну? – выдавил он наконец.

Лис завозился. Встал. Пошлепал руками по столу, разыскивая огниво.

– Ну?! – простонал Эгерт.

– Ну, – глухо отозвался Лис, высекая искру. – Декан спрашивает: чего тебе надо? А она шипит: вольнослушателя Солля на съедение…

Загорелась одинокая свечка. Эгерт, мокрый как мышь, плюнул с досады и то же время вздохнул с облегчением: соврал, проклятый шутник. Соврал… Наверное.

Лис стоял посреди комнаты со свечкой, и черные тени на стенах вздрагивали – у Гаэтана мелко тряслась рука.

До самого рассвета оба старательно прикидывались спящими. Утром, проведя несколько долгих минут в изучении косого шрама на поросшей щетиной щеке, Эгерт превозмог себя и отправился на лекции.

Декан Луаян спустился из своего кабинета несколько раньше, чем обычно; завидев его в конце коридора, Эгерт отпрянул в темную, сырую нишу стены. Не заметив Солля или не подав вида, что заметил, декан проследовал мимо; тут-то его и нагнал Лис.

Эгерт не видел его, слыша только непривычно робкий, сбивчивый Гаэтанов голос: Лис, кажется, просил за что-то прощения. «Проклятый язык… – доносилось до Эгертовых ушей. – Сам не знаю, как… Клянусь небом, впредь буду молчать, как рыба…»

Что-то мягко, спокойно отвечал декан. Голос Лиса, кажется, повеселел; застучали, удаляясь, его каблуки.

Декан постоял в раздумье; потом повернулся и, остановившись напротив ниши, тихонько позвал, глядя в сторону:

– Эгерт.

Кабинет казался огромным, ненамного меньше самого Актового зала; солнечный свет тонул в темных портьерах – бархатные полотнища лежали на окнах, как тяжелые веки на воспаленных глазах, погружая комнату в полумрак.

– Посмотрите, Эгерт… Вам, наверное, любопытно – так и посмотрите…

Посреди кабинета помещался письменный стол с треглавым медным канделябром; рядом стояли друг напротив друга два деревянных кресла с резными высокими спинками, а позади стола, на гладкой пустынной стене, тускло поблескивало развернутое птичье крыло – кованое, стальное.

– Это память о моем учителе. Его звали Орлан… Я расскажу о нем позже.

Осторожно ступая, Эгерт двинулся вдоль стены; бледное, изуродованное шрамом лицо отразилось в мутном стеклянном шаре с оплывшей свечкой внутри. Рядом, на круглом колченогом столике, толпились серебряные фигурки – людей, зверей и огромных насекомых; изготовленные с необычайным искусством, все они, казалось, смотрели в одну точку. Эгерт пригляделся – взгляды серебряных существ не отрывались от острия портновской иголки, торчащей из бесформенного комочка древесной смолы.

– Смотрите, можно… Только руками не трогайте, да?

Небо, Эгерт откусил бы себе палец прежде, чем отважиться дотронуться им до чучела огромной крысы, закованной в настоящие цепи. Обнаженные зубы давно погибшей грызуньи казались влажными от вязкой слюны.

Два массивных шкафа, суровые и неприступные, как стражники, заперты были на два висячих замка; вдоль стен тянулись полки – вероятно, это были особенные книги, книги по магии. Эгерт вздрогнул – на корешке одного из томов густо росла черная, блестящая шерсть.

Ему расхотелось смотреть дальше. Отшатнувшись, он несмело взглянул на декана.

Тот неторопливо отодвинул край портьеры, пропуская в кабинет поток дневного света; непринужденно уселся в одно из деревянных кресел:

– Что ж, Эгерт… Настало нам время побеседовать.

Повинуясь указующей руке, Солль подошел на ватных ногах и присел на краешек другого кресла. В свободном от портьеры уголке окна ему был виден голубой лоскут неба.

– Некоторое время тому назад, – неторопливо начал декан, – не так давно, если судить по меркам истории, и вовсе не так недавно, если судить о человеческой жизни… Жил некто. Был он молод и удачлив, и был он магом милостью небесной. И невиданной силы магом… он мог бы стать с годами, не случись в его судьбе внезапного и тягостного перелома…

Декан сделал паузу, будто предлагая Эгерту разглядеть в его словах некий тайный смысл. Солль сжал пальцами деревянные подлокотники.

– Случилось так, – продолжал декан, – что в самоуверенности и гордыне своей он преступил черту, отделяющую шутку от предательства, и тяжко оскорбил друзей. За это он понес, может быть, чрезмерно жестокое наказание – на три года лишенный человеческого обличья, он навсегда расстался с магическим даром… А ведь дар этот был частью его души, его сознания, его личности! И вот, униженный и отвергнутый, утративший все, он двинулся по пути испытаний…

Декан замолчал, будто ожидая, что Солль подхватит рассказ и закончит историю за него – но Эгерт молчал, пытаясь понять, какое отношение имеет деканова повесть к его собственной судьбе.

Луаян чуть усмехнулся:

– Да, Эгерт, путь испытаний… Это был его путь, и он прошел его до конца. Вы тоже стоите на подобном пути, Солль, но только… Это другой путь, и никто не знает, что ожидает вас на его краю. Ведь, как ни суди, а тот человек, о котором я рассказываю – тот человек никого не убивал…

Будто каленое железо коснулось Эгерта – и прожгло насквозь, хотя в спокойном декановом голосе не прозвучало ни тени упрека. Голубое небо в просвете окна на секунду сделалось черным, а по дну сознания прошла мысль: вот оно, главное. Возможно, сейчас придется расплачиваться, ведь Тория – его дочь, а Динар был бы зятем…