Марина Дяченко - Шрам

Вошел Гонза – в зале воцарилась обычная деловитая возня. Сосед по скамье поприветствовал вошедшего – и тут же удивленно отпрянул. Что-то негромко спросил; Гонза изумленно на него уставился.

Суть Лисовой задумки открылась Эгерту несколько позже, а пока он недоуменно наблюдал, как всякий, обративший свой взор на Гонзу, расширял глаза и принимался громко шептаться с соседом. Гонза ерзал, вздрагивал и отчего-то хватался рукой за нос.

Затея была проста: все как один сотоварищи – кто с сочувствием, кто со злорадством, кто заботливо, кто изумленно – вопрошали обомлевшего Гонзу, что такое случилось сегодня с его носом и по какой такой причине он вырос почти на четверть?

Гонза отшучивался и огрызался – но мрачнел на глазах. На другой день повторилось все то же самое – встретив Гонзу в коридоре, студенты хмурились и отводили глаза. Злой и растерянный, бедняга наконец обратился к Соллю:

– Слушай, парень… Ты-то хоть скажи мне… Что там мой нос?

Эгерт переминался с ноги на ногу, глядя в его вопросительные глаза; выдавил, наконец:

– Да вроде… длинноват…

Гонза плюнул в сердцах, а вечером – смеющийся Лис поведал об этом Соллю, который стал таким образом будто бы соучастником затеи – вечером отчаявшийся провинциал раздобыл обрывок шнурка и тщательно, до самого кончика, измерил свой несчастный нос. На горе, ему случилось оставить свою мерку тут же, в комнате, под периной; конечно же, Лис нанес визит в отсутствие хозяина и чуть-чуть укоротил злосчастную мерку.

Небо, что случилось с Гонзой, когда он вздумал произвести повторный замер! Чуть не весь университет, притаившийся под окном его комнаты, слышал горестный, полный ужаса вопль: мерка оказалась коротка, несчастный нос удлинился на целую половину ногтя…

Эгерт вздрогнул и перестал вспоминать. С площади донесся длинный, протяжный звук – будто голос древнего, закованного в каменную броню чудовища, чудовища тоскующего и одинокого. Всякий раз при звуке этого голоса у Солля мороз продирал по коже, хотя Лис давно объяснил ему, что это всего лишь очередной обряд в Башне Лаш: серые капюшоны любят таинственность, и шут его знает, что там у них за обряды… Башня разражалась этим стоном иногда раз в день, иногда два, а порой замолкала на целую неделю – горожане привыкли к странным звукам и не обращали на них внимания, и только Эгерту всякий раз хотелось зажать уши. Вот и сейчас, невольно дернувшись, он вызвал усмешку Лиса:

– У моего бати сучонка была… Так та свистульку не любила. Услышит – и давай подвывать, с ума прямо сходит… Вроде тебя, только ты выть робеешь…

Звук оборвался; Эгерт перевел дыхание:

– Ты… Не знаешь, что все-таки они… делают в этой своей Башне?

Служителей Лаш на улицах узнавали издалека – облаченные в серые плащи с падающими на лицо капюшонами, они внушали горожанам трепет и почтение, которые Эгерт вполне разделял.

Лис наморщил нос. Проговорил задумчиво:

– Ну, дел-то у них много… Одной стирки сколько – плащи-то длинные, мостовую подметают, всякое дерьмо к полам липнет… Пачкаются, поди, страшное дело…

Солль подавил приступ раздражения. Поинтересовался глухо:

– А… звук? Ну, вой этот…

Лис встрепенулся:

– А это прачка ихняя, как дырку в плаще найдет, так сразу орать начинает… Ругается, значит.

– Откуда ты знаешь? – сквозь зубы спросил Эгерт.

– На лекции ходить надо, – усмехнулся Лис.

Эгерт вздохнул. Вот уже несколько дней он не ходил на лекции. Устал, сдался, надоело; объяснять это Лису не было ни сил, ни возможности.

Гаэтан тем временем извлек откуда-то из кармана куртки немыслимых размеров зеленый огурец. Критически оглядев овощ, покосился на Солля – заинтригован ли? Эгерт поглядывал на огурец с плохо скрываемой опаской.

Лис усмехнулся во весь зубастый рот, глаза его полыхали предвкушением сногсшибательной шкоды. Быстрым движением распустив пояс, Лис засунул огурец себе в штаны, пыхтя, приспособил овощ наиболее естественным образом:

– Во… Сегодня танцевать будем, с красавицей моей, Фарри…

Обняв воображаемую партнершу, он с романтическим лицом проделал несколько па; спрятанный огурец подрагивал в такт его шагам, как, очевидно, это и было задумано.

– Получается, – заметил Лис озабоченно. – Еще обниму покрепче… Только б не выпал… Все, я пошел.

Спрятав огурец в карман, он на ходу стянул с крюка свой залатанный плащ; бросил уже в дверях:

– Кстати… Господин декан о тебе спрашивал. Будь здоров…

Солль сидел и слушал, как гулко отдаляются по сводчатому коридору Лисовы шаги. Из мыслей его разом вылетели и Гаэтан с его огурцом, и Башня Лаш с ее странным звуком.

«Господин декан о тебе спрашивал».

Декан относился к Соллю внешне ровно, совершенно так же, как и к прочим – будто не он привел его тогда на рассвете в университет, будто и не было тягостного разговора у колодца. Эгерт был просто вольным слушателем – но жил во флигеле, как студент, и никто не заводил с ним разговора об оплате, пока он сам не заговорил об этом со старичком-интендантом. Благодетель-декан приветливо кивал Соллю при встрече – а Тория между тем была его дочерью, а убитый Динар, значит, собирался стать зятем…

Со времени появления Солля в университете декан никак не проявлял к нему интереса – и вот… Заметил, что его нет на лекциях? Или дело в той встрече, памятной встрече в коридоре?

…Это случилось четыре дня назад.

Эгерт пришел на лекцию позже обычного. Из-за прикрытой двери доносился скрипучий голос господина ректора, Солль понял, что опоздал, но не испытал от этого ни досады, ни раскаяния – только усталое облегчение. Повернулся, чтобы идти прочь – и услышал, как по каменному полу катятся деревянные колеса.

Негромкий звук этот оглушил его. Из-за угла показалась тележка – маленький столик на колесиках. Столик прогибался под грузом книг; как привороженный, Эгерт не мог оторвать глаз от мерцавших золотом переплетов. На самом верху лежал небольшой томик, запертый серебряной скобой с маленьким тусклым замочком – некоторое время Солль удивленно его разглядывал, потом вздрогнул, как от толчка, и поднял глаза.

Тория стояла прямо перед ним – он отчетливо видел каждую черточку по-прежнему прекрасного лица. Высокий воротник черного платья закрывал шею, волосы подобраны были в простую, даже небрежную прическу, и только одна своенравно выбившаяся прядь падала на чистый, матовый лоб.

Эгерту захотелось, чтобы каменные плиты пола разверзлись и скрыли его от этого надменного, чуть напряженного взгляда. Тогда, в первую их каварренскую встречу, она смотрела спокойно и немного насмешливо; вторая встреча, повлекшая за собой дуэль со студентом, обернулась для нее смятением и отчаянием, горем, потерей… Солль передернулся, вспомнив о третьей встрече – тогда в обращенных к нему глазах он прочел только омерзение, холодную, лишенную злобы гадливость.