Марина Дяченко - Шрам

Солль осекся. Ему показалось, что по лицу декана пробежала мгновенная тень. На дне прищуренных глаз загорелись холодные огоньки, и под этим взглядом короткий Эгертов запал угас так же нежданно, как и вспыхнул.

– Я должен найти… Скитальца, – сказал Солль глухо. – Я отправлюсь… Найду его или… Или, может быть, погибну в дороге…

В последних словах прозвучала надежда, но декан с усмешкой покачал головой:

– Все может быть, сказала рыбка сковородке…

Затем он повернулся и шагнул прочь – Эгерт беспомощно смотрел ему в спину.

Знаменуя новый день, у ворот тонко запела труба. Город распахнул свой кованный сталью зев, чтобы на мощеные улицы опустилась пыль дорог, чтобы любой домосед мог отправиться в странствия…

Уходящий декан вдруг остановился. Обернулся через плечо, потер висок, будто не находя слов. Улыбнулся собственной неловкости; Эгерт смотрел на него широко раскрытыми глазами.

Декан неторопливо, в задумчивости вернулся.

– В любом случае, искать Скитальца вовсе не нужно, – он кашлянул и вроде бы заколебался, потом произнес медленно, словно взвешивая каждое слово: – Каждый год, накануне Дня Премноголикования, он сам является в город.

Эгерт обомлел. Облизнул сухие губы; спросил шепотом:

– И я… встречусь с ним?

– Необязательно, – усмехнулся декан. – Но… возможно.

Эгерт слышал, как бешено колотится его собственное сердце.

– День Премного… Премноголикования… Когда?

– Осенью.

Солль почувствовал, как сердце стукнуло еще раз – и замерло.

– Так долго… – прошептал он, чуть не плача. – Так долго…

Декан в задумчивости снова потер висок, потом шевельнул уголком рта и, будто приняв решение, взял Эгерта за локоть:

– Вот что, Солль… Я предоставлю вам место вольного слушателя в университете, но кров и стол вы получите, как полноправный студент. До предполагаемой встречи с вашим другом Скитальцем остается полгода – хорошо бы потратить это время с умом… Так, чтобы в конце концов он захотел-таки выслушать вас… Я ничего не обещаю, но просто хочу помочь вам, понимаете?

Эгерт молчал – предложение декана обрушилось на него и несколько оглушило. По дну его сознания прошел образ бледной женщины в окне.

– И уж конечно, – добавил декан, видя его растерянность, – конечно, в университете никто и ничто не будет вам угрожать… Слышите, Эгерт?

В раскрытые ворота вереницей въезжали повозки – окрестные крестьяне вертели головами, отбиваясь попутно от нахальных мальчишек, чьи глаза безошибочно видели, а руки хватали с телег все, что плохо лежит. Эгерт вспомнил вчерашнее приключение – и помрачнел.

– Что ж вы так долго раздумываете? – мягко удивился декан.

– А? – вздрогнул Эгерт. – А разве я… Я же сказал, что согла… Я согласен.

Две кровати с высокими спинками да старый столик под узким окошком – вот и все, что могла вместить сырая комнатка с низким сводчатым потолком. Окошко глядело во внутренний двор университета – сейчас там было пусто, только неутомимая старушка, являвшаяся с уборкой дважды в неделю, расхаживала взад-вперед то с тряпкой, то с метлой.

Эгерт слез с подоконника и вернулся на свою кровать. Теперь у него было полным-полно времени для того, чтобы лежать навзничь, глядеть в серые своды потолка и думать.

Минет весна, пройдет лето, потом наступит осень – в который раз Эгерт загибал пальцы, подсчитывая оставшиеся месяцы. Наступит День Премноголикования, и в город явится человек с прозрачными глазами без ресниц, с нервными крыльями длинного носа, с жалящей шпагой в ножнах – человек, облаченный невидимой, но от этого не менее беспощадной силой…

Солль вздохнул и повернулся лицом к стене. Высоко вскидывая тонкие суставчатые ноги, по темному камню бежал мелкий паучок.

Университет полон был самой разношерстной братии; во флигеле жили и столовались те, что победнее. Молодые люди побогаче – а их тоже было немало – снимали апартаменты в городе. Эгерт избегал и тех, и других. Спустя несколько дней после своего водворения в университете он написал в Каваррен, отцу; ничего не объясняя, сообщил только, что жив и здоров, и просил прислать денег.

Ответ пришел раньше, чем можно было предположить – вероятно, почта ходила исправно. Эгерт не получил из дому ни упрека, ни утешения, ни единого слова на клочке бумаги – зато смог расплатиться за стол и жилье, сменить износившуюся одежду и починить сапоги; положение вольнослушателя не давало ему права на гордость всех студентов – треугольную шапочку с серебряной бахромой.

Впрочем, ни шапочка, ни бахрома нимало его не занимали – глядя в белую стену сырой комнатушки, он видел дом с гербом на воротах – вот верховой слуга приносит письмо… Вот отец берет смятую бумажку в руки – и руки дрожат… А на пороге стоит мать – изможденная, седая, и платок соскальзывает с плеч…

А может быть, и нет. Может быть, рука отца не дрогнула, когда под сургучной печатью он обнаружил имя сына. Может быть, только дернул бровью и сквозь зубы велел слуге отослать денег этому недоноску, позорящему честь семьи…

За спиной Солля распахнулась дверь. Привычно вздрогнув, он сел на кровати.

Сосед Солля по комнате, сын аптекаря из предместья, радостно ухмыльнулся.

Имя его было Гаэтан – но весь университет и весь город в глаза и за глаза звали его Лисом. И без того юный – года на четыре моложе Солля – он выглядел совсем мальчишкой из-за небольшого роста, узких плеч и по-детски открытой, скуластой физиономии. Задиристо вздернутый нос Лиса покрывали полчища веснушек, а маленькие глаза цвета меда умели в одну секунду сменять обычное шкодливое выражение на мину трогательной наивности.

Лис был единственным человеком во всем университете – не считая, разумеется, декана Луаяна – с кем Эгерт Солль успел сказать более двух слов за все это немалое время. В первый же день, преодолевая неловкость, Эгерт спросил у соседа, не видел ли он здесь девушки, молодой девушки с темными волосами. Задать вопрос было нелегко – но Солль знал, что остаться в неведении будет хуже. В какой-то момент он почти уверился, что Лис рассмеется и заявит, что в столь солидном учебном заведении девушек не держат – и тот действительно рассмеялся:

– Что ты, братец! Это не нашего неба птичка… Ее зовут Тория, она дочка декана, красивая, да?

Лис все говорил и говорил – но Эгерт слышал только стук крови в ушах. Первым его побуждением было бежать куда глаза глядят – но он немыслимым усилием сдержался, заставив себя вспомнить о разговоре у колодца…

Декан – ее отец. Проклятая судьба.

Всю ночь, последовавшую после этого открытия, он провел без сна – хоть это и была первая за много дней ночь в чистой постели. С головой накрывшись одеялом – чтобы не так бояться полной шорохов темноты – он тер воспаленные глаза и лихорадочно думал: а вдруг все это – колдовство? И город, и университет, и декан встретились ему не случайно – его привели сюда, в ловушку, привели и заперли, чтобы мстить…