Марина Дяченко - Преемник

«Тут ты ошибаешься… Все самое страшное случается, когда людей по меньшей мере двое»…

Луар… Запрокинутое на подушке лицо. Это не было притворством, это не было уловкой, или игрой, или привычкой – он действительно был нежен со мной. По-настоящему. Как с любимым человеком…

«…Но попытайся. Попытайся. Попытайся»…

Свист ударил по ушам, как обух. Лошадь дернулась, я вскочила, в минуту сделавшись мокрой как мышь. Михар, бледный, натянул поводья; из-за стволов неспешно выбрались на дорогу пятеро мужчин в нарочито лохматых, мехом наружу, безрукавках:

– Что везешь, сопляк? Лошади не тяжко?

– Берите, ребята, – пробормотал Михар, подталкивая с телеги крайний мешок. – Берите, чего там… По-соседски…

Я молчала, прижимая узелок к груди. Лица «ребят» казались одновременно заурядными и отталкивающе-самоуверенными, как у Хаара. Час грабежа был для них не столько часом обогащения, сколько временем власти. Хорошие ребята.

Первый – по-видимому, старший – возмущенно пнул спущенный с телеги мешок:

– Это чего, сопляк? Мне на горбу тянуть, да, паскудник?

Я видела, как растерялся Михар. Он, единственный парень в семье, не привык, похоже, к такому обращению; тем временем разбойники окружили телегу, переворошили солому, и чья-то грязная холодная рука цапнула меня за ногу. Я дернулась.

Старший хохотнул:

– Ничего-о… День в засаде проторчали, так хоть пожива… Экая курочка, ай-яй-яй…

Я обомлела, сжимаясь в комок.

– Значит так, – распорядился старший, обращаясь к Михару, – выручку – сюда… Выпрягай клячу, мешки грузи на ейный хребет, нам таскать неохота… Грузи и проваливай, сосунок, девчонка – наша…

Михар медленно поднялся. Соскочил с телеги; лицо его казалось застывшей маской, и на секунду мне показалось, что он не отдаст меня.

– Как – мешки? – спросил Михар дрожащим голосом. – Вам один мешок положен, а лошадь – моя… Что я без лошади, а? Работа же…

– Чихать нам на твою работу, – усмехнулся старший, забавляясь. Скажи спасибо, что целым отпускаем… А ты, – он кивнул мне, – вылезай…

Жалко усмехнувшись, я развязала свой узелок:

– Ребята… Да у меня ничего нету…

– Все у тебя есть, – вкрадчиво успокоил один из парней, чье круглое лицо казалось еще более круглым из-за торчащей во все стороны бороды. – Все есть, издали видать…

Его товарищи перемигнулись и сально, с видимым удовольствием загоготали.

– Один мешок! – голос возмущенного Михара сорвался в писк. – Один, и больше не дам!

Сзади чьи-то руки схватили меня под мышки, сильно дернули, вытянули из телеги; я выронила узелок, изо всех сил ворочая головой, пытаясь найти в лицах окружавших меня людей хоть искорку, хоть проблеск сострадания.

Михар прыгнул на старшего, размахивая кулаками; несправедливость так потрясла его, что он забыл, казалось, о страхе – он ругался и грозился так, будто эти пятеро ехали в телеге, а он, храбрый Михар, остановил из среди леса, чтобы грабить…

– Пойдем-ка, – меня волокли прочь. Сил сопротивляться не было парализованная ужасом, я покорно переставляла ноги, когда позади меня ругань Михара переросла в отчаянный крик, и крик оборвался тонким: не-е!

Я обернулась.

Михара не было видно за розовыми ветвями какого-то цветущего дерева. Михара не было видно, только ноги его молотили воздух невысоко над землей – помолотили, подергались и повисли без движения.

В глазах моих наступила ночь.

Путь сквозь лес прошел в полубеспамятстве. Остановившись у родника, разбойники долго и тщательно брызгали на меня водой и давали напиться; потом круглолицый, странно поигрывая бровями, подмигнул поочередно всем своим спутникам и красноречиво взялся за пряжку своего ремня.

– На сук захотел? – осадил его старший. – Сове покажем, как есть… Сова скажет – нет, тогда пользуйся без страха… Сова скажет да, так тоже ничего, потом получишь, и не убудет от нее…

– После Совы не убудет?! – возмутился круглолицый. – Да он ее в лепешку сплющит, они же мрут после Совы!

Живот у меня свело судорогой.

Старший прищурился на круглолицего:

– Тебе что, Сова не по нраву? Девок отбивает, да?

Все четверо его товарищей отвели глаза и громко засопели.

– А Сова бы и не узнал… – буркнул непокоренный круглолицый. Решил бы, что так и было!

– Все расскажу Сове, – сказала я, размазывая по лицу грязную воду. Все расскажу, и про тебя, – я ткнула пальцем в круглолицего, – и про тебя, – и я наугад кивнула на щуплого молодого парня с косынкой на шее.

– А про меня – что? – справедливо взбеленился парень. – Я – что?

– Поговори, – процедил мне старший, сузив глаза. – Поговори, так к сосне привяжем, волки спасибо скажут… Никто не узнает, была ли девка…

– Узнает, – отрезала я с нахальством, родившимся от крайнего отчаяния. – Пять языков – не один язык… Кто-то ляпнет – с прочих головы полетят…

Старший ощерился и с размаху засадил мне пятерней по лицу. Согнувшись и всхлипывая, я успела-таки заметить, как пятеро обменялись злыми, напряженными взглядами.

К дереву меня привязывать не стали, а примотали за руки к лошадиному хвосту – и старая кляча с непосильной ношей на спине, и я, ожидающая самого худшего, много раз прокляли длинное, тяжкое путешествие через весенний щебечущий лес.

И уже в сумерках все мы вышли в схоронившемуся в зарослях поселению – временному разбойничьему лагерю. Логову, короче говоря.

Эгерт Солль проснулся среди ночи оттого, что на щеке его лежал шрам.

Он вскочил в холодном поту, вцепившись руками в лицо – шрама не было, он исчез еще тогда, двадцать лет назад, когда заклятье трусости было снято…

Но откуда это гадкое ощущение, откуда вера, что шрам невидим – но он здесь?!

«Вы бросили раненого человека… Вы лелеете свою боль… И не ищите слов, нет вам оправдания…» Он криво усмехнулся, и оттянутый книзу рот его похож был на незажившую рану. Бедная глупая девчонка…

Не боль. Теперь уже не боль. Теперь самое гнусное, что есть в его душе, самое отвратительное, подсовывающее одну сцену насилия за другой, похотливый Фагирра, и похотливый палач, и десяток служителей Лаш, нагих под своими длинными плащами… Стыдное, презренное, отвратительное воображение…

Он наотмашь стегнул себя ладонью по лицу. Видение исчезло, оставив чувство собственной никчемности и гнилостный привкус во рту.

В дверь испуганно поскребся слуга:

– Господин Эгерт… Господин, что с вами… Что…

– Коня, – выдавил он хрипло. – И запасного… И еще одного запасного… Сию секунду.

За дверью ахнули.

Через минуту темный дом Соллей осветился десятком огней, и потревоженные лошади удивленно покидали конюшню, и носились с факелами сонные слуги, и разбуженные суетой соседи липли к окнам.