Марина Дяченко - Преемник

Ушла я в прескверном настроении – однако буйствующая весна, грозящая вот-вот перейти в лето, мало-помалу вытеснила из моей головы все тягостные мысли. Я шла, как муравей по клумбе – все вокруг цвело и колыхалось, осыпая пыльцу, зачиная потомство, жужжа, звеня и опыляя, и я дышала так глубоко, что запах цветущей земли достигал, казалось, до самых моих пяток.

В первом же поселке, где я остановилась передохнуть, только и разговоров было, что о разбойниках.

Неподалеку сожгли какой-то хутор, разграбив хлебные запасы и обрекши жителей есть крапиву до самого нового урожая. Кто сопротивлялся, того повесили и не велели неделю снимать – а когда кто-то из близких снял-таки тела раньше срока, вернулись и родственников перевешали тоже…

Молодой парень с соломенно-желтыми волосами спорил до хрипоты: Сова, мол, дурак, что такое творит, ему дружить с крестьянами надо, так же он всех разозлит, хуторяне сами не прирежут – так выдадут страже… Его хмуро осадили: укороти язык… Воевода… Было уже – перебили с десяток разбойничков… Так того села и угли давно остыли. А стража она далеко, страже плевать, а хоть бы и не плевать, так Сову ей все равно на сцапать, лес большой…

Желчный дедок с ремешком в волосах усомнился: а верно ли, что все разбойники под Совой ходят? Уж больно много, и там, и тут, и разные шайки, при чем тут Сова?

Его оборвали тоже: все Сова… Кто болтает языком – тот потом болтается на суку… Это раньше были братцы-разбойнички, а теперь… еперь сурово, и над всеми один хозяин. Он тебе и власть и кара, так что заткнись и молчи…

Признаться, все эти разговоры отбили у меня охоту путешествовать в одиночку; после некоторых колебаний я обратилась к хозяину постоялого двора: не знает ли он, может быть, в сторону города отправится вскоре отряд или обоз? Или, может быть, у него остановился кто-то из путешественников, желающих продолжить путь? В ответ хозяин только покачал головой: не то время… неспокойно, да и забот невпроворот, весна… Какие путешествия…

Я упала духом. Ночь, проведенная на рогоже под чьей-то телегой, не принесла отдыха; утро, однако, выдалось безмятежно-солнечное, и я решилась-таки продолжить путь. Не такая уж я богатая добыча, чтобы господа разбойники отрывали ради меня свои зады от медвежьих шкур… или на чем они там сидят… Авось обойдется…

Так я рассуждала, пытаясь себя ободрить, когда на пустынном перекрестке мне повстречался попутчик.

Это был высокий старик, и направлялся он в ту же сторону, что и я – только вот вышел на дорогу с другой стороны. Я приостановилась, поздоровалась, как велит обычай; он кивнул в ответ – и меня поразили его глаза. Круглые, прозрачные, лишенные ресниц глаза – и равнодушные к тому же, будто вобравшие «безразличие всего мира»…

Я осадила сама себя – а что, если бы Солль рассказал мне об огнедышащем драконе? Тогда первый же встречный путник явился бы мне в чешуе и дыме?

Старик не спешил продолжать путь – стоял и разглядывал меня, будто бабочку на булавке. Я и почувствовала себя так же уютно, как насаженная на острие бабочка; тогда, разозлившись и не желая сдаваться, я в свою очередь принялась разглядывать его.

Ему было невесть сколько лет. Лицо его, подернутое сеткой морщин, напоминало деревянную маску. Крылья длинного носа трепетали, будто бы он постоянно принюхивался, а глаза глядели, как могли бы глядеть два ледяных шарика. Но самое невероятное – на поясе его помещалась длинная шпага в дорогих ножнах, редкое в деревне аристократическое оружие; ругая себя за мнительность, я вдруг поверила, холодея, что он – не плод моей фантазии. Что он действительно может оказаться тем персонажем из рассказа Солля, вершителем Эгертовой судьбы, неведомым Скитальцем…

А может быть, и нет. Может быть, это просто суровый старик, идет к сыну в соседнее село, страдает подагрой и не любит невестку…

Я чуть усмехнулась – это последнее предположение помогло мне одолеть робость. Чтобы закрепить победу, я улыбнулась шире:

– Прошу прощения, благородный господин… Уж если нам по дороге… Не могли бы вы проводить бедную девушку – а то одной очень страшно…

Губы его чуть дрогнули:

– Тут ты ошибаешься. Самое страшное происходит, когда людей по меньшей мере двое… В одиночестве – значит в безопасности.

Я захлопала глазами, пытаясь освоить его мысль; тем временем лицо его чуть изменилось – и я с удивлением поняла, что он улыбается:

– Хотя – что ж… Не думаю, что нам так уж по дороге…

И пока я пыталась понять, согласие это или отказ, он вдруг предложил мне руку – небрежным и одновременно рыцарским жестом, так что мне ничего не оставалось, как опереться на нее – и мысленно выругать себя за опрометчивость и нахальство.

На один его шаг приходилось почти два моих.

С полей пахло навозом, и откуда-то доносился запах дыма – не то крестьяне жгут старье, не то разбойники жгут хутора… Я подскакивала по дороге рядом со странным незнакомцем, и мысли мои подскакивали тоже – как телега по разбитым колеям. За один только десяток шагов я успевала увериться в полной глупости своих догадок – ерунда, не он… А потом, искоса взглянув на бесстрастное, изрезанное временем лицо, я покрывалась потом, и ноги становились ватными: «…никто не знает, кто он… Он заклял… заклял…» Небо, вот не хватало мне ходить под ручку со старцами, накладывающими заклятия! Вину-то всегда можно найти… И даже если рядом со мной шагает просто суровый старик, идущий к сыну, страдающий подагрой, не любящий невестку… Упаси небо чем-то его задеть или прогневить. Мало ли…

– Как ты думаешь… – начал он. Я, привыкшая было к его молчанию, так дернулась, что рука моя чуть не соскользнула с его локтя. Уши мои тут же вспыхнули: надо же так бездарно выдать свой страх!

– Как ты думаешь, – продолжал он после паузы как ни в чем не бывало, – зачем человеку имя? Имя дается, чтобы окликать? Эй, ты, такой-то… Чтобы не путаться, когда кто-то на улице кричит «Эй»?

Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Я молчала, надеясь, что ответа и не требуется; он вздохнул:

– А когда некому окликать? Некому звать… Зачем имя? «Как зовут…» А вот никто не зовет. Нету имени. Забыто.

Я молчала, лихорадочно пытаясь придумать какой-нибудь вежливый, ничего не означающий ответ.

– Каждая собака имеет имя, – продолжал он рассеянно. – Все волки бегают безымянными.

И тут я нашлась:

– А если один волк захочет позвать другого? Ведь как-то он его называет?

Ноги мои, возмущенные глупостью головы, споткнулись три раза подряд. Мой спутник неопределенно хмыкнул. И снова наступило молчание. Мы шагали по дороге, и мир вокруг нас залит был солнцем, и от нагретой земли поднимался пар. Ножны шпаги мерно ударялись о стариково голенище, и я подумала, что вооруженным господам привычнее путешествовать верхом.