Марина Дяченко - Преемник

Он усмехнулся и долго, требовательно смотрел мне в глаза – пока не дождался, чтобы я улыбнулась тоже.

– Ты… славная девочка, Танталь. Как жалко… Что все это… Так обернулось. Как жаль…

Где-то внизу хлопнула дверь и послышались голоса. Я невольно вздрогнула; в дверь тихонько стукнул слуга:

– Господин Эгерт… Гонцы… Снова господа стражники, послание…

Улыбка угасла на Эгертовом лице, и весь он сразу постарел и сгорбился. Отвернулся к темному окну.

– Господин Эгерт, – сказала я так убедительно, как только могла. Поедемте, господин Эгерт… Поедемте, мне одной страшно возвращаться…

Этот убийственный довод пришел мне в голову только что – и, обрадованная, я с нажимом повторила:

– Да, страшно… Там же разбойники на дорогах… Господин Эгерт…

Слуга просунул в дверную щель голову и руку со свечкой:

– Так как, господин? Просить?

Эгерт медленно повернулся ко мне:

– Танталь… Обожди пока… Выйди.

Уводимая слугой, я слышала нервные, напряженные голоса гонцов, ожидавших в прихожей. Потом послышались шаги по лестнице и бряцание шпор; потом я очутилась в маленькой комнате для гостей, и слуга с поклоном принес мне ужин.

Над входом в булочную красовался глиняный каравай с торчащим из недр его огромным деревянным ножом. Луар дождался, пока очередные посетители выйдут из лавки, и вошел сам.

За прилавком стоял мальчик лет двенадцати; завидев Луара, он улыбнулся привычно и в то же время искренне:

– Что пожелает господин? Булки, кренделя, горячий хлеб…

Луар замялся, решая, а не стоит ли купить булку и убраться восвояси – однако то наитие, которое побудило его окликнуть сумасшедшего старика под мостом, уже утвердилось в своей власти.

– Я хочу видеть господина Трактана, – сказал Луар мальчику. Тот смутился, оглядел Луара, пожал плечами:

– Здесь есть только господин Актан… Может быть, вы перепутали имя?

– Да, – сказал Луар после паузы. – Перепутал.

Мальчишка пробормотал извинения и нырнул в недра лавки, где помещалась пекарня.

– Дедушка! – приглушенно донеслось до Луара. – Дед! Там… это тебя… да не знаю я, кто…

В лавку зашла обстоятельная покупательница, по-видимому, из постоянных; мальчик принялся обслуживать ее – а через минуту в дверном проеме встал огромный, краснолицый, пухлый как облако пекарь в белом от муки переднике:

– Э… Малыш, кто?

Мальчик кивнул на Луара. Пекарь удивленно уставился на незнакомого юношу:

– Э-э… Прошу прощения, молодой человек… Тесто подошло, тесто ждать не будет… Чем, собственно…

Наитие мягко толкнуло Луара в затылок:

– Здравствуйте, служитель Трактан, – сказал он шепотом и целую минуту смотрел потом, как горячая краска сходит с лица пекаря, как это лицо делается белым, будто сахар.

Постоянная покупательница ушла, унося полную корзинку, и мальчик тоже уставился на деда с удивлением и беспокойством. Луар ждал; наконец, пекарь схватил воздух ртом, как пойманная рыбина:

– Я…

– Я вам не враг, – холодно заверил Луар. – Однако хочу поговорить.

Пекарь нервно потер руки о передник. Потом снова потер, будто желая смыть с них нечто постыдное и гадкое. Спохватился, оглядел лавку, что-то невнятно пробормотал мальчишке и кивнул Луару:

– Да… Э-э… Пойдемте…

Узкий темный коридор наполнен был густым аппетитным запахом хлеба. Над краем большого чана поднималось, как подушка, белое сдобное тесто. Пекарь остановился, не зная, по-видимому, куда же дальше идти. Снова вытер руки о передник:

– Откуда вы…

– Не важно, – оборвал его Луар. – Хотя… Посмотрите на меня внимательнее.

Пекарь напряженно сощурился, приблизив слезящиеся глаза к самому Луаровому лицу. В коридоре было сумрачно, и потому прошла целая минута, прежде чем пекарь вздрогнул и отшатнулся. На лбу его бусинками выступил пот; Луар испытал нечто вроде разочарования: оказывается, все это время он втайне надеялся, что бывший служитель Трактан не узнает его.

– Вы… кто? – через силу выдавил Трактан.

– Я его сын, – сообщил Луар равнодушно. – У меня к вам несколько вопросов.

Пекарь сгорбился. Передник в его руках давно уже превратился в серый грязный комок, нервно переходящий из ладони в ладонь:

– Я… Думал… Что никогда больше… Я пожилой человек, у меня семья… У меня дети, внуки… Я давно сменил имя… Я думал, что все кончено… В чем же моя вина…

– Я вас не виню.

Пекарь передернулся:

– Все эти годы… Да, я уцелел… Хоть я и ходил с заступом… Туда, к холму… Я не ведал, что творил… Я думал, что Лаш…

Он зажал себе рот и в ужасе огляделся по сторонам; из лавки доносился приветливый голос мальчика, беседующего с покупателем.

– Кто отдал приказ? – вкрадчиво спросил Луар. – Кто отдал приказ раскапывать холм, Магистр? Или Фагирра?

Пекарь затрясся всем телом:

– Не было приказа… Была воля Лаш. Я… меня не допустили к тайнам… Я не был посвященным… Зачем вам это надо?!

– А ведь погибло столько народу, – проговорил Луар задумчиво. Пекарь снова огляделся, умоляюще заломил руки:

– Послушайте… Уходите… Я ничего не знаю, я хотел забыть… Я не виновен, понимаете? Там, в Башне, тоже умирали… И я мог умереть, но небу было угодно, чтобы я выжил… Мои внуки… не знают… Кто вы такой, чтобы приходить сюда и… Кто вы такой, чтобы…

Он запнулся. Луар сухо усмехнулся:

– Я его сын, помните?

Пекарь съежился, будто пузырь, из которого выпустили воздух. Прошептал умоляюще:

– Уходите. Я… ничего не знаю.

Луар постоял, разглядывая враз постаревшее, серое морщинистое лицо; потом вздохнул, попрощался и вышел прочь, кивнув от двери удивленному мальчику.

Неспешно блуждая по улицам, он не успел еще добраться до дому, когда тяжелое тело пекаря закачалось в запертой кладовке на коротком сыромятном ремешке.

Пять дней я пробыла в доме Солля, и за все это время он не сказал мне ни «да», ни «нет». Ни разу не согласился ехать со мной в город, к Луару – и ни разу не отказал мне в моей настойчивой просьбе. Я извелась.

Солль пребывал в каком-то сонном оцепенении – будто лишь оболочка его бесцельно глядела в окно либо бродила по улицам, а дух витал где-то за облаками, и там, в его заоблачной выси, царила глухая ватная тишина, покой и равнодушие. Как там он говорил о Скитальце? «Безразличие всего мира». Из его рассеянных оговорок я поняла, что кто-то из посланцев-стражников – а это было, похоже, далеко не первое подобное посольство – в глаза назвал его трусом, чем немало его позабавил. Он так и выразился – «позабавил», и после всего, что было мне теперь известно о нем, я понимала, что он не рисуется и не позерствует.

На шестой день я ушла, накарябав какую-то бездарную записку и завернув в узелок побольше еды. Оставаться в этой глухой неопределенности у меня больше не было ни желания, ни сил.