Марина Дяченко - Авантюрист

Рукоятка легла в ладонь.

Они стояли стеной – десяток молодцов в блестящих нагрудниках, вдохновленные доверием железного зверя на гербе, обозленные – кто-то потирал бок, а кто и скулу. Они глядели на меня, презрительно выпятив челюсти, за их спинами возился потревоженный трактир, галдеж и суматоха, и какая-то женщина визжит – обязательно найдется одна голосистая, ей все равно по какому поводу, лишь бы орать…

Возможно, шум разбудил Алану? И сейчас она сидит на кровати в темной комнате, трет глаза, испуганно прислушивается?

Не уйдешь, говорили хмурые лица стражников.

И кураж, толкнувший меня на разудалую пляску на столах, вдруг иссяк.

Я, может, и ушел бы – но там, наверху, проснулась в темной комнате моя жена. А здесь, в углу, стоят, сбившись в кучу, Бариан, Танталь, Муха, Фантин, Динка-Солоноватый привкус все еще стоял во рту. Но теперь он был мне неприятен – отдавал железом.

– А в чем, собственно, дело?

Стражники расступились; капитан вышел вперед, его нагрудник был залит вином, казалось, что геральдический зверь вот-вот облизнется, подбирая розовые капли.

– Я хотел отдать оружие, – сказал я примирительно. – Но у меня не было оружия… Вот теперь есть. Вот, возьмите…

Я протянул ему кинжал – рукояткой вперед. Стражники сделали каждый по шагу, и в их глазах я прочел желание реванша; капитан сдержал их раздраженным жестом.

– Ретанаар Рекотарс, именем герцога Тристага вы арестованы!

Мне казалось, что взгляд Танталь лежит на моем лице, как монетки на глазах покойника.

– Но за что, капитан?!

– Именем герцога Тристага! Вы обвиняетесь в убийстве благородного Рэгги Дэра, совершенном во время противного закону поединка! Взять его!

И меня взяли. Крепко, за оба локтя.

На коленях сиделки лежала раскрытая книга, но женщина не читала. Тупо глядела в камин, хмурилась собственным мыслям; еле слышный стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Переступая порог, Эгерт Солль поймал напряженный, даже испуганный взгляд – возможно, сиделка боялась, что ее уличат в нерадивости. Полковник был очень придирчив, когда речь заходила об окружении госпожи Солль.Тория сидела в кресле. Каждый день ее одевали и причесывали, и усаживали перед камином, и развлекали беседами и чтением вслух. Госпожа Солль оставалась равнодушной, в лучшем случае улыбалась и кивала, но все в доме знали, что, окажись прическа госпожи с изъяном или платье хоть чуточку неухоженным – и прислуга моментально потеряет столь хорошо оплачиваемое место…

Сиделки подчас не понимали книг, которые доводилось читать вслух. Книги были ученые – из библиотеки Университета; Эгерт надеялся, что под бездумной маской в душе Тории все еще тлеет искорка сознания. И делал все, чтобы не дать ей угаснуть.

Сейчас сиделка пренебрегла обязанностями – может быть, у нее першило в горле, а может, она просто устала от непонятных слов и сложных оборотов. Солль не стал упрекать ее. Женщина была добра и искренне симпатизировала красивой госпоже Солль, а усталость и недостаток образования – не самые страшные грехи для сиделки. Полковник отпустил женщину кивком головы – она исчезла мгновенно и бесшумно, только тяжелая книга, опускаясь на стол, щелкнула замочком…

Солль взглянул на пожелтевшую страницу. Да, он помнит, как Тория что-то втолковывала ему, водя пальцем по строчкам. Давно. До того, как они поженились, еще до того, как сама мысль о таком повороте дел сделалась хоть сколько-нибудь возможной…

– Здравствуй, Тор, – сказал он почти весело.

Тория улыбнулась и кивнула. Он наизусть знал все ее улыбки; та, что повторялась из раза в раз последние три года, казалась чужой на красивом, когда-то ироничном лице.

На круглом блюде лежало одинокое яблоко. Широкий острый нож ловил полированной гранью отблеск огня в камине; Эгсрт вздохнул. Бело-розовый плод распался на две равные части, лезвие ножа увлажнилось яблочным соком, полковник резал и резал, дробил на мелкие дольки, не замечая стекающей по пальцам сладкой жидкости.

Сиделкам платили за рот на замке. Но все равно – Эгсрт знал – в городе вовсю судачили о невиданном благородстве полковника Солля: жена уж поди как три года в уме повредилась, а он с ней, как с разумной, и на сторону ни-ни…

Он механически облизнул пальцы – жест, несовместимый с его аристократическим воспитанием и высоким положением в обществе. Более того, он облизнул и лезвие ножа. Счищенная яблочная шкурка лежала на блюде, словно обрывок бело-розового серпантина.

Слуги и сиделки – даже те из них, что знавали госпожу Торию в прежние времена – видели просто красивую безумную женщину в кресле с высокой спинкой. Даже дочери Алане не дано понимать того, что ощущает, входя в эту комнату, полковник Солль.

А он никак не афиширует своих чувств.

Яблоко было кисло-сладким. Таким же, как лицо Тории в то утро, когда Осада осталась далеко в прошлом, во дворе загородного дома возился с жеребятами тринадцатилетний Луар, и Солль, разглядывающий напряженное лицо жены, никак не мог понять, что за смятение сводит на переносице ее великолепные брови, что за восторг – и восторг ли? – неумело прячется в смиренно потупленных глазах. Помнится, он спросил тогда: Тор, а ты, часом, не пьяная?

Кисло-сладкий вкус…

Она заморгала, как школьница. И он целых полчаса боялся с ее страхом и непонятной веселостью, а она выскальзывала, Как рыбка из нетерпеливых рук, а когда наконец призналась – он, герой Осады, начальник городской стражи, с диким воплем вылетел из дома, схватил в охапку подростка-Луара, посадил его на крышу сарая и, напугав мальчишку до смерти, пустился по двору колесом.

Через положенное время родилась Алана, и роды прошли благополучно, и Солль окончательно уверился, что беды, преследовавшие его жены, остались далеко в прошлом…

Он вложил кисло-сладкий яблочный ломтик в ее приоткрытые губы.

Он делал это не раз. И три года назад, и десять, и двадцать… Он говорил, что кормить жену с руки – значит приручать ее, он знал, что не прав, Торию так и не удалось приручить до конца…

– Тор… нам плохо без тебя. Возвращайся.

Женщина кивнула и улыбнулась.

Он перестал ощущать вкус яблока.

Он на секунду поверил, что никогда не услышит больше ее голоса. Не удостоится насмешливого взгляда.

По-моему, герцог Тристаг помешан был на законности.

Двое суток, проведенные в камере, прошли за изучением толстенного тома. Эту книгу зачитали до дыр. Книга роняла листы, подобно осеннему дереву, книга содержала список определенных герцогом преступлений и полагающихся за них наказаний.

Преступления и наказания расписаны были в две колонки. На полях цвели чернильные цветочки и пели искусно нарисованные птицы – не то у герцога было извращенное чувство юмора, не то он на самом деле полагал, что избавленный от преступников мир почувствует в себе новые силы для рулад и цветоводства.