Марина Дяченко - Авантюрист

– Колдун?

– Нет, – сказал я одними губами.

– Властью герцога Тристага, – последний раз повторил каретник. В его голосе явственно слышалась усталость.

Больше всего я боялся, что вот так, пряча глаза, меня и похоронят на тюремном дворе. Приговор свершен. Преступник мертв.

По счастью, законопослушность наместника не простиралась так далеко. Темной морозной ночью меня вывели на пустырь и свистящим шепотом сообщили, что если я еще когда-нибудь попадусь на землях герцога – меня попросту повесят без суда и следствия…

Тот, кто изгонял меня, с удовольствием затянул бы петлю на моей шее, и не откладывая, прямо сейчас. Возможно, только страх перед законником-герцогом избавил меня от самосуда; как бы то ни было, но я бежал, бежал по подмерзшему снегу, по толстому скрипучему насту, бежал так, что перехватывало дыхание.

– Ты гениальная актриса, – сказал я глухо. Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт, повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблескивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как все дальше остаются земли герцога Тристага.

– Ты гениальная актриса. Я почти поверил.

– Играть в жизни – распоследнее дело, – нехотя призналась Танталь.

– Но иначе бы меня…

– Да.

Я потрогал булавку на рукаве.

Мне не хотелось, чтобы Танталь знала о моем разочаровании. Потому как – что взять со смертника – в какой-то момент мне захотелось поверить, что она любит меня и оплакивает. Она все-таки незаурядная женщина… Я был… как бы сказать… польщен.

– До сих пор не могу понять, как работает эта штука, – пробормотал я, глядя в небо. – Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу – я бы помер? И никакая булавка…

Танталь усмехнулась:

– Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь… Меня передернуло. Танталь перестала улыбаться:

– Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю.Власть, Ретано…

– Вот если бы приговор был справедлив, – пробормотал я еле слышно. – Справедливый… Приговор. Не просто власть… Некое абсолютное… Правосудие…

Танталь поджала губы:

– Абсолютного правосудия не бывает. Тристаг взял да запретил поединки… Кто-то разрешил… В городе Ка-варрене, например, поединки – традиция, дело чести… Эгерт Солль когда-то тоже убил на дуэли человека – и получил за это заклятие, да такое, что…

Я поперхнулся, как всегда, в самый неудачный момент. Закашлялся, отстраняясь тем не менее от Танталь, которая хотела хлопнуть меня по спине:

– Я… его… этого… кха… не убивал!

Она вздрогнула. Уставилась на меня с недоверием.

– Да не… убивал же! – повторил я, налившись кровью от кашля и несправедливости. – Не убивал! Все эти свидетели… Поклеп!

– Правда? – спросила Танталь, и голос ее прозвучал почему-то жалобно.

– Клянусь Магом из Магов! – сказал я искренне. И, показалось мне или нет, но моя спутница вздохнула с облегчением.

Мы огибали земли герцога Тристага, и этот вынужденный крюк сулил нам лишнюю неделю пути; по ночам Алане снились кошмары.

Днем я сидел рядом с ней на повозке-санях и рассказывал свои истории, и с каждым днем они давались мне все труднее, тем более что Алана, кажется, совсем не слушала.

В первом же большом селении я спросил лекаря, и мне с готовностью указали на богатый дом на главной улице, напротив дома старосты. Господин лекарь гордился своей ученостью, был румян и важен, и запросил немалую плату, и долго разглядывал бледную руку безучастной Аланы, и, наконец, авторитетным голосом рекомендовал кровопускание. В следующую секунду спесь сбежала с его лица вместе с румянцем, потому что я взял его за шиворот, обозвал шарлатаном и потребовал свои деньги обратно. Кровопускание, сказал я зло, кто угодно может приписать, вот хотя бы и я, и беспомощному в своем ремесле медику оно принесет куда больше пользы, чем любому из его обманутых пациентов!

Кинжал выглянул из ножен и спрятался опять; лекарь молчал, бледнее моли. Алана оставалась вполне безучастной; я разжал пальцы, выпуская кружевной лекарский воротник.

– Медицина бессильна, – сообщил лекарь, пытаясь собрать остатки былой важности. – Ежели вы, господа, такие нервные… так и идите к старухе за околицу. К знахарке то есть. Она погадает… на жабьей лапке… с тем же успехом, но дешевле!

Я сгреб со стола свои монеты, взял под руку Алану и вышел вон.

…«Старуха» не была стара. Сообразно профессии, она жила на отшибе, сообразно званию рядилась в грубое полотно, и тяжелый платок закрывал ее лоб до самых бровей – но возрасту в ней было едва за тридцать, уж от меня-то еще ни одна женщина не сумела скрыть своих лет.

Она долго заглядывала Алане в глаза, бормотала, потом пускала паука бегать по зеркалу, потом порывалась задавать вопросы – но я пресек эти попытки. Знахарка помрачнела, пожелала осмотреть пациентку наедине – я опять-таки не позволил. Не хватало еще оставлять жену с глазу на глаз с подозрительной шептухой, тем более что в успех визита я с самого начала почти не верил и все злее ругал себя за столь неудачную, подсказанную лекарем идею…

В конце концов «старуха» попросила разговора со мной, и я мягко выпроводил Алану во двор, благо ветра не было, и утро стояло погожее.

– Таите, – сказала знахарка с обидой. – Утаиваете… Где была да что с ней стало… А только уходит она. Дале-ченько уже ушла. Как бы потом… догнать успеть бы.

– Че-го? – спросил я с изрядной долей презрения, в то время как внутри у меня сделалось холодно и пусто.

– Зацепите ее, – сказала знахарка шепотом. – Чтобы ей… чтобы удержать. Зацепите, что вам… вы ведь красивый…

Последние слова сказаны были вовсе не со старушечьей интонацией. Знахарка смотрела из-под тяжелого платка, и я вдруг увидел, что глаза у нее голубые и глядят с горечью.

Она вздрогнула от моего взгляда. Поспешно отвернулась:

– Удержите… Да… Ведь вы можете… зацепите. Вроде крючочком…

– Что ты болтаешь, – пробормотал я в замешательстве, – УХОДИТ… куда?!

Она прерывисто вздохнула:

– Сделайте… чтобы ей было хорошо. Пусть… вернется.

– Алана, чего бы ты хотела?

Она ничего бы не хотела. Она смотрела сквозь меня, глаза были пустые и спокойные. Далеченько уже ушла…

– Алана, мы скоро приедем… отец соскучился… и ты, наверное… да?

Она молчала. Ей было все равно.

Тогда, отчаявшись увлечь ее историями, я отыскал в комедиантских сундуках некоторое количество хлама и, сам не зная как, соорудил цветного хвостатого змея. Сказались, видно, какие-то детские опыты…

День был ветреный; змей поднялся высоко. Яркая точка в небе, белесом, как в день моей казни; оказывается, и суд и приговор от Аланы скрыли. Не хотели тревожить – и правильно, наверное, сделали…