Павел Блинников - Сонные войны. Дилогия

Да, вот так просто, оказывается, действуют книги. Повергают в пропасть экономики целых стран, гнут яростные бандитские кланы в бараний рог, с легкостью и изяществом возвращают всё на круги своя. Инвесторы тогда вернулись в страну восходящего солнца, а якудза по сей день боятся Толстых Ткачей больше смерти. Просто, да. Но получается так, почему-то, только у них.

Что же касается клана Слепой Дюжины — он никогда ни у кого прощения не просил, да и не пострадал от чистки японских властей. С Ткачами у них были какие-то свои счеты. Очень личные. Поэтому они с радостью вступили в союз с Ли — миллиардер в войне всегда большая подмога.

— Кур, значит, — сказал Ли, протягивая тому бутылку.

Перед ним сидит слепой мужик, он точно не претворяется. Но рука в черной перчатке протянулась и взяла бутылку, как будто видела сама. Ли заметил, как только перчатка коснулась стекла, запотевшая бутылка тут же покрылась конденсатом, а потом и вовсе высохла. Сухие губы Кура отхлебнули из горлышка бутылки, Кахоме показалось, пиво запарило у того из краешков рта. Кур вылакал бутылку один залпом и поставил на столик. Бутылка исходила паром. Из нее испарялись остатки влаги.

— Я пришел к тебе за информацией, — сказал Кур. Рядом с ним жарковато, а в комнате попахивает… как будто пустыней?

— Съемки фильма начнутся на следующей неделе, всё уже обговорено и осталось лишь доделать декорации.

— Не это меня интересует, Ли. Откуда у вас вдруг появился такой замечательный сценарий?

— От какого-то русского писателя. Я не знаю, всем занимается Чан.

— И это плохо, Ли. Не стоит отдавать в руки хитрого лиса все нити.

— Да какой он лис? Может, раньше и был, но теперь… просто старая развалина.

— Поверь мне, Ли, любой сумевший подняться наверх с самого низа — очень умный человек. Не стоит недооценивать ни своих врагов, ни тем паче — своих союзников.

— Хорошо, я проявлю больший интерес к работе над фильмом. Что еще ты хотел узнать?

— Наши люди сообщили, что Толстые Ткачи пропали на целую неделю а, вернувшись, предсказуемо активизировались. Их деятельность циклична. Весной и летом они расторопней всего, осенью потихоньку угасают, а зимой почти бездействуют. Следующей весной всё повторяется. И так из года в год…

— И что это должно для меня означать? Всё равно фильм будет готов только через год.

— Вот об этом я и говорю. Надо сделать всё, чтобы его выпустили к концу зимы. Надо бить по Ткачам, когда они слабее.

— А почему они так странно действуют?

— Никто не знает, — пожал плечами Кур. — Некоторые действия Толстых Ткачей не поддаются расшифровке. У нас есть предположения на сей счет, но это только догадки…

— И как это отразиться на наших планах?

— В целом, никак. Всё остается по-старому. На премьере фильма мы должны убить всех Ткачей, которые там будут. Даже если приедет один Вольт, его надо уничтожить. А если удастся убить еще нескольких…

— Кур, я не против. Я скажу Чану, чтобы он постарался выпустить картину к концу зимы.

— Даже лучше к началу весны. Они обновляются где-то к марту…

— Что делают?

— Неважно. Просто делай свое дело, а мы займемся остальным.

— Хорошо. Это всё?

— Да.

Кур поднялся и пошел к выходу. Ли не стал его провожать и, допив пиво, направился в спальню. Девочки притихли, услышав разговоры в комнате, но сейчас он их растормошит. Этой ночью он постарается напиться и уснуть как можно позже, иначе кошмаров ему не избежать.

— Значит, главный герой — не герой? — спрашивал Диму толстенький коротышка в очках, одетый в демократические шорты с белой майкой.

— Да, — ответил Дима. — Вся фабула книги строится именно на том, что Один оказался прав, когда перестал смотреть на героев. С тех времен героические поступки стали совершать, руководствуясь не идеалами смелости или того же героизма, а из страха. Они спасают людей либо за компанию, спасая первым себя, либо потому, что им за это платят. Они любят других, чтобы самим было хорошо. Они эгоисты, а не бессребреники. Они воюют, чтобы прославиться, разбогатеть или завоевать новые земли, а не чтобы совершить подвиг. Настоящий подвиг — это работа над собой для себя. Это попытка стать лучше. Для самого себя лучше и в собственных глазах. А современный подвиг — это попытка стать лучше в чужих глазах. Потому и получается плохо, ведь «чужие глаза» также несовершенны, как и свои. Они тоже не без греха и готовы простить слабость, ошибку, страх. Но «чужие глаза» нельзя изменить, а свои — можно.

— Это хорошо, — кивнул режиссер.

Они сидели в небольшом вагончике неподалеку от съемочной площадки. Режиссер, в принципе, остался доволен беседой и тем, как писатель разъяснил некоторые моменты произведения. Это поможет в работе с актерами, особенно в правильном построении характера персонажа, но… Сам писатель его страшно раздражал. Он не вел себя нагло или надменно — это режиссер понял бы и принял. Ему приходилось работать с таким количеством бездарностей, мнящих себя гениями: актерами, сценаристами… актрисами! Пожалуй, с актрисами в этом плане сложней всего, ведь абсолютно каждая женщина — звезда! С соответствующей звездной болезнью. Но тут нет, раздражало другое. Первое — этот тип вообще на него не реагировал. Другие сценаристы или писатели очень даже реагировали, узнав имя; другим достаточно было гордо стоящего на полочке Оскара. Но, беседуя с писателем, режиссер как будто менялся с ним местами. Молодой мужчина написал всего три книги, причем, одну не художественную, а научно-популярную, но рассуждал настолько здраво, подмечал детали, разъяснял режиссеру детали уже его работы… И так всё четко расставлял по полочкам! Никто не любит умников, даже другие умники, но нет ничего хуже одному умнику понять, что другой умник — вправду умнее его. В практике режиссера был только один человек, которого он мог бы назвать бОльшим профи, чем он сам — голливудский продюсер Уолт. Но то — фигура! Которой, почему-то, этот фильм как кость в горле. А тут… Какой-то русский.

Вторая причина — облик писателя. Режиссер никогда не видел настолько безупречно одетого, выбритого и причесанного человека. От него пахло духами, но не сильно, зубы светились перламутром, волосы изящно зачесаны вбок, а глаза… они, мягко говоря, удивляли. Благо хоть Дима большую часть суток носил темные очки, но сейчас он их снял и таращился почти немигающим и безразличным взглядом. Мужчина не альбинос, но глаза почти белые. Иногда казалось, радужка отсутствует напрочь, только при встречном свете удавалось различить — глаза у него едва-едва голубые. Он сидел на стуле, как каменное изваяние, и лишь губы шевелились, выдавая нужную информацию максимально лаконично. Последняя реплика оказалась самой большой за прошедший час.