Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

- Где ж вернется, когда душегубство?..

- Ты меньше верь, что говорят. Послушать, так там уже и живого-то никого не осталось. Аль не знаешь, как у нас рассказывать принято? Иной тебе такого нагородит, в неделю не обойдешь, а как поспрошаешь построже, так и получится - он тебе с седьмого голоса сказку сказывает. Вон, Вершок, говорил, будто к соседке его змей огненный по ночам летает. Сам огонь во дворе видел. Другие нашлись, кто слово его подтвердил. А что вышло? Корова у соседки телиться должна была, вот она с лучиной в хлев и наведывалась... Ладно, пора мне. Идешь?

- Чуть погодя...

Опершись одной рукой о землю, а другой - о плечо товарища, Еким проворно поднялся на ноги.

- Тогда бывай... Когда теперь? Завтра?

- Не, завтра не получится. Завтра мы с отцом за дровами... Через пару дней загляну...

Еким кивнул и подался в город.

Сидит Алешка, смотрит на воду, и так хорошо ему, что домой возвращаться не хочется. Как вдруг слышит, будто поет кто-то. Прислушался - и впрямь, поет.

По крутому по красному по бережку,

По желтому сыпучему песочку,

Стояла избушка изукрашенная;

Во избушечке во той во изукрашенной,

Играет девица с добрым молодцем

Во большую игру во тавлейную.

Играл молодец о трех кораблях,

А девица играла о буйной голове.

Уж как девица молодца обыграла;

Выиграла девица три корабля:

Первый тот корабль -- с красным золотом,

Другой тот корабль -- с чистым серебром,

А третий корабль -- с крупным жемчугом...

Глянул - откуда краса такая? Идет вдоль берега девка, с косой русой, в сарафанчике простеньком, цвета неба весеннего. Идет, напевает. Остановится, присядет, наберет ладошкой воды, брызнет, полюбуется, как солнышко в каплях играет, встанет, дальше пойдет. Вроде, всех девок городских знает, а эту - в первый раз видит. Может, из новых кто на другом конце поселился?

Вскочил, подбоченился. А она, видать, не из пужливых. Приметила молодца, ан в сторону не свернула. Идет себе, будто ей до него и дела никакого нету, напевает. Только приметил Алешка, будто нет-нет, а скосит на него глаза, тоже цвета - неба весеннего.

- Будь у меня корабли со златом-серебром, без всякой игры отдал бы, - сказал Алешка, как только девица приблизилась.

- Ой, Алешенька, так ли? Как нет кораблей - так и отдал бы, а как есть - так и побоку? - та улыбается.

- Такую красу неземную - и побоку? Не бывать такому, - Алешка отвечает. - А ты что же, как зовут меня знаешь?

- Оттого и знаю, что один только такой добрый молодец на весь город и имеется...

Не поймешь, то ли правду говорит, то ли надсмехается...

- Мимо шла, разговор ваш с Екимом слышала...

Вот как, и его знает!.. Может, она с ним... Алешка насупился.

- Дядюшка сказывал, дощечки ты когда-то нашел...

Ага!.. Дядюшка... Стало быть, родственница Сычова...

- ...ты бы в них глянул, может, чего и сказали бы...

Голос ласковый, от самой - глаз не отвести, Алешка совсем голову потерял. Со стороны глянуть - стоит эдакая дубина стоеросовая, рот раскрывши, глаза выпучивши... А девка сказала, и пошла себе дальше, напеваючи.

...Как в избу вернулся, и не помнит. Сел возле сруба на лавку, в ворота раскрытые глядит. С такой рожей, что только по миру идти. Любой, завидев, гривенку подаст, потому как ясно, совсем у парня разум отшибло. Тогда только в себя чуток вернулся, как за ужином ложку с горячим наваром мимо рта пронес, да в ухо... Как и не вернуться, когда отец своей не пожалел и с размаху в лоб дал, аж треснуло. Младшие хихикнули, так и им досталось. Вон из-за стола, опосля всех сядете.

На беду, Алешка в себя-то пришел, а вот где дощечки свои схоронил, позабыл начисто. Сколько лет-то прошло, как он по ним учился. Куда задевать мог? Должно быть, на подкровелье где-то. Чтоб под рукой было, и не сгинуло. В иное место положить - пропадет запросто, а тут - и сухо, и не спросит никто, за чем полез. Лучшего места не сыскать.

Дождался Алешка, пока стихло в избе, вышел в сени и тихонько по лестнице в подкровелье поднялся. Огня с собой не прихватил, потому как пожар запросто устроить можно, так ведь об эту пору в окошко месяц светит. На зиму окошко деревом да мешковиной закрывают, ну так ведь на дворе не зима, чай...

Корзины лежат, сеть растянута, рыба висит, сохнет, пучки травяные, грибы с прошлого года остались, жерди, серпы с косами, прялка старая... Домовина стоит, и колода. Прежде колод две было - отец из леса притащил. Решил из них себе и матери домовины сделать. Одну сделал, а вторую все пока недосуг. Баклуши, кринки щербатые, мешковина, инструмент отцов, старый... Люлька в углу, крепкая, послужит еще. Игрушки Алешкины, голова лошадиная деревянная, на палку насаженная...

В общем, и полезной рухляди, и хлама - полно. Где тут искать - непонятно. Алешка сначала было рукой по крыше шарить начал, за стропилами, потом спохватился. Как бы это ему, мальцу, на такую высоту дотянуться?

Труха сыплется, глаза и нос забивает, за ворот лезет. Того и гляди чих разберет, тогда ой что будет! Вот и шарит по полу одной рукой, а другой - нос закрывши. Для удобства на четвереньки встал, только пользы от этого все равно никакой. И вот ползает он, из угла в угол, а потом глаза поднял - и оторопел. Потому как из темного места, куда свет из окошка едва попадает, на него смотрит кто-то. На сундуке со старой рухлядью сидит и смотрит. Глаза большие, желтые, сам лохматый. Никак, хозяина Алешка потревожил... Везет же ему!.. Иной за всю жизнь не токмо что не увидит, не услышит даже, про соседей-то , а тут: то баенник, то хозяин. Куда ни сунься, везде тебе рады. Это что ж теперь, ни в лес, ни в поле, ни на речку, ни на гумно - а сесть себе дома на лавку, и никуда?

- Батюшко, хозяюшко, - забормотал Алешка, тихо отползая задом в сторону лестницы, - мы к тебе со всем уважением, прими от нас угощение...

Конечно, никакого угощения у Алешки нету, но ему главное сейчас до лестницы добраться, а там кривая вывезет... Принесу с утра, что надобно, как-нибудь задобрю...

Не вывезла кривая. Вот, говорят, нашла коса на камень... А здесь Алешка, не видя, на косу нашел. Сбил ее со стены, она упала, загремела, еще что-то повалилось... В углу, где глаза горят, тоже зашумело - и к окошку. Филин-пугач в подкровелье забрался. Угукнул напоследок сердито, и подался подобру-поздорову. Только было Алешка его словом добрым напутствовать собрался, как слышит, внизу поднялись, в клеть выходят.

По лестнице - не успеть, в окошко - не пролезть, вот ведь занесло ветром недобрым птицу бестолковую... Туда глянул, сюда, да и залез в домовину. Накрылся крышкой, затаился, авось, пронесет... Коли заметили, что его нету, потом слезет тихонько, скажет, на двор выходил, по надобности.

Слышит, отец поднялся. В одной руке, должно быть, светец, в другой - не ровен час топор. Подумал так Алешка, и совсем ему неуютно стало. Одно дело - по шее надают, и совсем другое - обухом по лбу. Отец же все не уходит, осматривается и бурчит что-то.