Пола Брекстон - Полночная ведьма [litres]

В клане какое-то время царил хаос. Поначалу я думала, что меня изгонят, но поскольку на нас надвигалась война, угроза со стороны Стражей стала реальностью, а их главарь показал свое истинное лицо, было решено, что клану будет нанесен слишком большой ущерб, если он лишится Верховной Ведьмы и его членам придется искать себе нового главу. Меня все еще преследует и изводит все тот же Темный дух. Похоже, Стражи после того, как им не удалось добыть Эликсир, играя на моей любви к брату, затаились и ждут удобного момента, чтобы ударить вновь. А пока они посылают ко мне служащего им духа, чтобы он терзал меня, видимо, надеясь, что, если не давать мне покоя, на меня будет легче оказать давление, когда они нападут в следующий раз.

– Вы дадите нам хлеба, голуба? – Передо мной стоит старик, держа в руках миску супа.

– Простите меня, конечно. – Я даю ему такой большой ломоть, какой только смею. Если я дам ему слишком много, сестра Эгнес сразу начнет возражать. Я понимаю, что погрузилась в размышления, забыв, где нахожусь, и трясу головой, чтобы избавиться от одолевающих меня мыслей. Какой смысл думать о том, чего нельзя изменить? Я не должна этого делать, ведь сейчас я нужна другим.

На то, чтобы накормить всех, кто пришел за едой, уходит два часа. К тому времени, когда подходят те, кто стоял в очереди последним, мы выскребаем из котлов остатки супа, а от хлеба уже не осталось ни крошки. Еще час мы тратим на то, чтобы вымыть котлы и половники и убрать столовую и кухню, чтобы можно было использовать их поутру. Взглянув на часы, я вижу, что уже почти четыре часа. Я обещала маме, что попью с ней чаю, и не должна опаздывать. Ей идут на пользу те короткие минуты, когда наше существование возвращается на круги своя. Я начинаю тереть котел быстрее, и в конце концов сестра Бернадетт, почувствовав, что я спешу, отсылает меня домой, сказав, что они могут справиться и без меня.

Я срываю с себя передник и торопливо прощаюсь с сестрами. Выйдя на улицу, я пускаюсь в путь. Я уже привыкла к тому, что выгляжу как пугало, и больше не обращаю внимания на удивленные взгляды, которые порой привлекает мой неопрятный внешний вид. Нелегко беспокоиться о таких пустяках, как кое-как уложенные волосы или платье, которое мне не идет. Я и так делаю слишком мало для этих ужасных времен. И мне не до тщеславия.

Когда я добираюсь до площади Фицрой, с меня льет пот. Платье, надетое на мне, я выбрала за то, что оно не стесняет свободы движений, и за носкость ткани, из которой оно сшито. Я надеюсь, успею незаметно подняться к себе, быстро переодеться и привести волосы в порядок, но в вестибюле меня останавливает голос мамы:

– Лилит! Лилит, это ты?

– Да, мама. Я иду переодеваться.

– Я тебя ждала. Уизерс принес чай в гостиную, так что иди сюда. Ты же знаешь, как я не люблю, когда чай перестаивается.

Вздохнув, я одергиваю юбку и, пытаясь придать своему лицу веселое выражение, иду в гостиную.

Как всегда, ее немощный вид причиняет мне боль. Она стала такой слабой, такой хрупкой. Сейчас она сидит у камина в огромном кресле с подголовником, в котором кажется еще более миниатюрной.

– Вот и ты. О, Лилит, дорогая, неужели ты выходила из дома в таком виде? – Явно шокированная, она подносит руку ко рту.

– Я помогала кормить бедняков в монастыре Пресвятой Марии, мама. Ты помнишь?

– Разумеется, помню. Я еще не совсем сошла с ума, что бы ты там себе ни думала.

– Я вовсе так не думаю.

– Да ну? Временами ты говоришь со мной, как со слабоумной. Однако это не я хожу по улицам, выглядя так, словно упала в лужу.

– Не имеет смысла наряжаться, мама.

– Я вовсе не предлагаю тебе наряжаться. Я просто говорю: если кто-то и утратил понимание того, что разумно, а что нет, то это не я. Право же, Лилит, посмотри, как все стараются не ударить в грязь лицом. Посмотри на этих храбрых молодых людей, которые идут на войну. Разве они похожи на пугала?

– Нет, мама.

– И немудрено. Им бы и в голову не пришло одеться некрасиво. Ведь они понимают, что тогда они бы всех разочаровали.

Мне приходится прикусить губу, чтобы не сказать того, о чем я потом пожалею.

Я завляю, что у меня болит голова, чтобы избежать ужина в обществе Льюиса или мамы. Миссис Джессап присылает в мою комнату поднос с легким ужином, но, по правде говоря, у меня почти нет аппетита. Вид пирога с крольчатиной, маринованных огурцов и румяных булочек вызывает чувство вины. Почему у меня так много денег и еды в то время, как другим приходится ложиться спать голодными? Может быть, мама права? И я всего лишь лицемерка? Понадобилась война, чтобы я пробудилась ото сна и задумалась о своих привилегиях. Я по-прежнему помолвлена с Льюисом. Я так и не сказала ему о своих чувствах к Брэму. Наверное, мне следовало это сделать. Следовало дать возможность порвать со мной, поскольку я влюбилась в другого. И я хотела ему сказать. Но после смерти Фредди мне показалось, что теперь уже не так важно, кого я люблю. Брэм уехал, и я не удержала его. Был момент, когда я хотела разыскать его, разыскать и объяснить, что произошло. Попытаться объяснить необъяснимое. Попросить простить меня за то, что я причинила ему такую боль. Убедить в том, что я его по-прежнему люблю. Но то, что случилось с Фредди, еще раз напомнило мне, как трудно строить свою жизнь с неволшебником. А также какая опасность – постоянная опасность – грозила бы Брэму, если бы он жил со мной. Разве я смогла бы его защитить? Как бы я смогла убедить себя, что мне удастся его защитить, если у меня ничего не получилось с Фредди?

А Льюис едва не погиб, пытаясь спасти моего брата. Пытаясь исправить то, что натворила я. И мама, бедная мама. В ее жизни теперь так мало радости. Перспектива моего брака с Льюисом – это единственное утешение, которое я могу ей дать. И все же я откладываю и откладываю нашу свадьбу. Отпраздновать ее со всей помпой, которой потребовало бы заключение подобного союза, – это было бы бестактно, неприлично и просто неправильно в такое время, когда вокруг столько страданий. Так что пока продолжается война, я могу не выходить замуж за Льюиса.

Я заканчиваю расчесывать щеткой мои спутанные волосы, и на кровать рядом со мной запрыгивает Яго. Теперь лапы кота уже не так гибки, и его возраст выдают седые волоски вокруг глаз. Я лежу на покрывале, чувствуя себя слишком возбужденной, чтобы уснуть, и в то же время ощущая усталость. Я не могу вспомнить, когда в последний раз хорошо спала, знаю только, что это было до бала у Энструзеров. До того, как Стрикленд убил моего брата. Теперь каждую ночь часы после полуночи полны кошмаров и воспоминаний. Кошмаров о Фредди, о том, что я с ним сделала и как его подвела. И воспоминаний о том единственном мужчине, который заставлял мое сердце биться чаще. О Брэме. Я знаю, что он жив, хотя после бала я его не видела и не получала от него писем, знаю, потому что часто вызываю духов, на которых можно положиться, и они говорят мне, что он все еще ходит по земле. Это такое утешение – знать, что он в безопасности. Утешение и надежда, хотя я и не заслуживаю таких даров. Простит ли он меня когда-нибудь за то, что я так дурно с ним обошлась? Я не встретилась с ним на вокзале, как обещала, и не послала ему записки, которая бы объяснила, почему я не приду. Мэнган сказал, что он уехал из Лондона и вернулся в Йоркшир. Я начинала писать ему много писем, но не отправила ни одного. Он тоже не писал, да и с какой стати ему писать? Позднее я узнала, что он ушел в армию вскоре после того, как началась война.