Мария Архангельская - Охотница [СИ]

— Чай будешь? — как ни в чём не бывало, спросила двойник. Я покачала головой.

— Ну, как хочешь. Так как ты сумела их всех обмануть?

— Кого — их?

— Всех. Маму с папой. Макса.

— Я никого не обманывала, — я, не дожидаясь приглашения, уселась за стол. — А вот ты откуда взялась?

— Я? От папы с мамой.

— Каких?

— Моих, — в тон мне ответила она, усаживаясь напротив. — Андрея Ильича и Марины Борисовны Белоусовых.

— Врёшь.

— Да ну? — она приподняла бровь. — А вот бабушку с дедушкой моих как звали?

— В смысле — моих? Ильёй и Оксаной по отцовской линии, Семёном и Натальей по материнской. А как звали кошку, которая жила у нас и умерла, когда я в начальную школу ходила?

— Не знаю, как твою, а мою Пуся. Когда я болела скарлатиной?

— Ты — не знаю, а вот я ею не болела. Ветрянкой — да, было дело в детском саду.

Она хмыкнула. Мы ещё некоторое время перебрасывались вопросами и ответами, всё больше убеждаясь, что знаем друг о друге если не всё, то явно больше, чем положено людям со случайным сходством. По крайней мере, она верно назвала и номер гимназии, в которой я училась до перехода в обычную школу, и имена моих тогдашних однокашников, которых я запомнила, безошибочно ответила, кто из них был моей лучшей подругой, а кто — злейшим недругом. И, судя по её вопросам, она знала и о моей первой влюблённости в зарубежную кинозвезду в возрасте тринадцати лет, и об увлечении фолком, и о теме доклада, сделанном на втором курсе универа…

— Любимая книга в пятнадцать лет?

— «Мастер и Маргарита». Как назывался отель, в котором мы жили на Канарах?

— Э… Не помню, — созналась я. — Какая-то там «Плаза».

— Да, — после короткой паузы кивнула она. — Я тоже не помню.

Я невольно усмехнулась. Проверить меня не на то, что я знаю, а на то, чего не знаю — это она неплохо придумала.

— Зато помню название соседнего, — добавила она. — «Принцесс Плаза».

— Да, да. На ней ещё такая корона была стилизованная на крыше. Но мне она больше напоминала шутовской колпак.

Мы посмотрели друг на друга уже без прежней враждебности, но с некоторым замешательством. Похоже, обоюдный план припереть самозванку к стенке и вытрясти из неё правду разваливался на глазах. Окажись здесь третейский судья, ему было бы весьма трудно вынести вердикт, так кто же из нас, собственно, самозванка.

— Шрам. От царапины, — она протянула мне левую руку. — От той самой Пуси на память.

Я молча повернула свою левую ладонь тыльной стороной вверх. Едва заметная белая ниточка пересекала кожу поверх вены.

Ещё некоторое время мы увлечённо сравнивали наши руки, а потом и прочие части тела. Я опознала похожие шрамики на наших руках, как собачий укус, а она — следы на наших правых лодыжках, как имеющий аналогичное происхождение. Дальнейший осмотр выявил, что и родинки у нас совершенно одинаковые. И плоский ноготь на среднем пальце — когда-то я, пытаясь забить гвоздь, долбанула по нему молотком, да с такой силой, что он сошёл. И одинокий жёсткий волосок на подбородке.

— Но не потерянные же мы однояйцовые близнецы? — сказала она после нового приступа обоюдного замешательства.

— С одинаковыми шрамами?

— А что? Я слышала, что если близнецов разлучают в детстве, то после встречи обнаруживается, что у них похожие биографии. Вплоть до имён жён и мужей.

— И одинаковых злобных собак, кусающих за одно и то же место? И потом, тогда уж семьи-то у нас всё-таки должны быть разными.

Вторая Женя кивнула, кусая губы. Я лихорадочно пыталась придумать вопрос, на который никто, кроме меня точно не смог бы ответить.

— Первый приезд в Париж. Помнишь? Тогда я пошла вечером гулять по бульварам. Какую песенку я при этом мысленно напевала?

Она моргнула, явно не сразу вспомнив, но потом всё же ответила:

— Сначала «Non! Rien de rien» [1] Нет! Ни о чём (фр.) . , потом — «Pardonne-moi ce caprice d'enfant» [2] Прости мне мой детский каприз (фр.) . .

Я медленно кивнула. Да, об этом я не рассказывала никому. И песни тогда звучали исключительно у меня в голове, я их даже под нос не мурлыкала.

— Ладно, — она сжала и разжала кулаки. — Теперь моя очередь. М-м… В подростковом возрасте я попыталась сочинить стихи. «Привет тебе, серый и ласковый зверь…» Какая вторая строчка?

— «Решай же судьбу молодую», — буркнула я, чувствуя, что краснею. — Да ладно, всё равно из этого ничего не вышло.

Она кивнула, так же смущённо усмехаясь. Да, свой первый и единственный опыт стихосложения я не только никому не показывала, но и вообще постыдилась записывать на бумаге. Ибо его вполне хватило, чтобы понять — стихи мне сочинять противопоказано.

Мы опять помолчали.

— Ладно, — сказала я наконец, — ладно. Пусть мы полностью идентичны, и воспоминания у нас общие. Но в какой-то точке они должны расходиться? Раз нас двое — значит, когда-то они разделились?

— И это случилось недавно, — кивнула вторая Женя. — Та процедура? У Петра Викторовича?

— Скорее всего. После неё я в первый раз тебя и увидела.

— А я тебя. Но не сразу, а пару дней спустя. А эти два дня я спокойно прожила дома с мамой и папой. А ты где была в это время?

Я открыла рот — и запнулась. Велик был соблазн сказать — дома, как и ты. Но в том-то и дело, что я не могла со стопроцентной уверенностью утверждать, где я была, и что делала в этот период. Я его просто не помнила.

— Не знаю, — призналась я. — Меня ограбили. Брызнули в лицо какой-то гадостью, и у меня провал в памяти на эти два дня.

— Или тебя просто не было, — с торжеством заключила она. Я подавленно промолчала. Я не верила в то, что я — откуда-то взявшийся двойник, но крыть в эту минуту мне было нечем.

— Может, всё же выпьешь чаю? — с великодушием победительницы предложила Женя, и когда я кивнула, поднялась. — Но хоть саму операцию-то помнишь?

— Нет. Вот как мы с Максом на него ехали — помню. Они с Петром Викторовичем выдернули меня из гостей. Мы были тогда у Захаровых…

— У Захаровых? — она обернулась от чайника. — У Маргариты и Валерия?

— Ну да.

— Вы были у них в гостях? Они же с папой друг друга терпеть не могут!

— А ты что, сама не помнишь?

Она помолчала с минуту. Потом сказала:

— Нет.

— Ага, — я почувствовала, что вновь обретаю ускользнувшую было почву под ногами. — А что помнишь? Сам обряд обретения новой способности помнишь?

— Да.

— А перед ним что? Что-нибудь в тот день?

На это раз Женя молчала довольно долго. Чайник успел вскипеть, и она налила две чашки и села напротив, прежде чем наконец ответила:

— Выходит, что в тот день — ничего.

— А что последнее перед тем?

— Боулинг на Пашкином дне рождения.

— Это же дня за два перед тем, — вспомнила я. — Ха! Выходит, что провалы в памяти у нас пусть и не одинаковые, но симметричные.