Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона [СИ]

-- Лежи Харроу еще не легла?

-- Леди собирается к вечернему пиру, милорд, -- ответила служанка хриплым, надломленным, старым голосом.

-- Передай ей, что ее желает видеть милорд Дойл.

Оставив ведро, служанка вернулась в шатер. Дойл напряг слух и разобрал ее сообщение и последовавший ответ:

-- Передай милорду, что я не расположена сейчас его видеть.

Старуха что-то добавила -- кажется, увещевательное, на что леди Харроу сказала громче:

-- Мне все равно.

Опять старушечье бормотание. До Дойла донеслись слова "обещание" и "решение".

-- Ты знаешь мое отношение. Никогда.

Теперь в бормотании ему удалось разобрать "время", "необходимость" и "долг". За ними последовала тишина. Потом резкое:

-- Застегни платье.

Дойл поспешно отошел на несколько шагов от шатра, и спустя минуту на улицу вышла леди Харроу. Дойл поклонился ей -- во всяком случае, обозначил поклон -- и спросил:

-- Надеюсь, вы не смертельно заскучали в лекарском шатре.

Он подозревал, что она чувствует себя обиженной -- он воспользовался ее помощью, совершенно неоценимой, а после оставил скучать в компании ворчливого старика на половину дня.

-- Нет, -- ответила она кратко и почему-то раздраженно.

Он вспомнил ее рассказ о том, как эмирский лекарь в доме отца учил ее и развлекал, пока она была ребенком, и прибавил:

-- Не обижайтесь -- я весьма ценю лекарское дело.

На ее губах так и не появилась ожидаемая улыбка, а глаза по-прежнему были холодными, и в них чувствовалось что-то еще. Что-то близкое к презрению или раздражению -- хотя еще несколько часов назад, неся ее на руках, Дойл готов был поклясться, что читал в них уважение и, возможно, даже симпатию. Непроизвольно сжалась в кулак здоровая рука.

-- Вы хотели видеть меня, милорд Дойл, -- произнесла она сухо. -- И что-то мне сказать.

Она поджала губы, так что они стали еще тоньше, чем были в тот день, когда Дойл с тенями обыскивал ее дом. Что-то произошло за время второй охоты, допроса и последующей беседы с Эйрихом. Дойл сделал небольшой шаг вперед, чтобы отчетливей видеть лицо леди Харроу в наступивших серых сумерках. Она словно непроизвольно отшатнулась -- совсем несильно, но слишком заметно. Так, как отшатывались от него все женщины, всегда.

Самолюбие взвыло раненым зверем. Захотелось пожелать хорошего вечера -- и убраться прочь. Но Дойл редко позволял чувствам управлять им. Разум же требовал выяснить, что заставило леди Харроу так перемениться -- потому что изменения были заметны. В отличие от других -- многих других -- она не могла вдруг проникнуться отвращением к его уродству. Она наблюдает его уже достаточно долго. Проклятье, сегодня днем она совершенно не выказывала отвращения, обнимая его за шею и позволяя поднять себя.

Значит, что-то произошло.

Дойл сглотнул, подавив желание облизнуть ставшие сухими губы, и коротко спросил:

-- Леди, вероятно, я нанес вам обиду?

Он не привык задавать таких вопросов. Но просто уйти, в очередной раз пытаясь зализать раны на собственной гордости, было бы просто глупо. Не в этот раз.

На мгновение в глазах леди Харроу зажегся привычный огонек -- но тут же потух. Она выпрямила спину, хотя и так стояла прямо, подняла голову, хотя в этом не было никакой нужды -- она и так смотрела на него сверху вниз, и ответила:

-- Милорд Дойл, я благодарна вам за беспокойство и рада, что сумела сегодня в некотором роде помочь в вашем нелегком деле защиты его величества от козней изменщиков. Я буду готова и в дальнейшем служить моему королю, как належит верной подданной. Однако я со всей искренностью прошу вас, господин глава тайной службы, не навязывать мне своего общества и не вести со мной приватных бесед.

В ушах зашумело, на языке загорчило. Дойл наклонился вперед, чувствуя, как волна унижения захлестывает его с головой, и прошипел:

-- Леди оскорбляет мое общество?

-- Милорд, оно меня утомляет. Прошу прощения, но мне нужно переодеться к вечернему пиру.

Глубокий реверанс, юбка взметнулась в резком развороте -- и леди Харроу скрылась в шатре. Дойл пожалел, что у него рядом нет ни одного стула, который можно было бы отшвырнуть.

К себе в шатер он ворвался. Все-таки пнул попавший под ноги табурет. Рявкнул:

-- Мальчишка!

Джил вынырнул откуда-то из-за тюфяка и протараторил:

-- Милорд, еда и вино готовы.

Выдох. Дойл упал на тюфяк. Джил быстро стянул с него сапоги, но подать еду не решился -- и верно. Дойл подозревал, что в этом случае зашвырнул бы поднос подальше. Больше всего его злило непонимание. Он не мог угадать, что именно вызвало в леди Харроу такое отвращение.

Впрочем, это было и неважно. В целом, она всего-навсего помогла ему признать очевидное, вернее, напомнила о нем: из него едва ли выйдет галантный кавалер. И уж тем более -- хороший муж. Не думал же он в самом деле предложить ей кольцо? Это было бы смешно -- в самый раз, чтобы развеселить милордов, которые скоро закачаются в петлях. Милорд Страшилище, милорд Урод, выходец из обители врага Всевышнего -- и вдруг женится на очаровательной женщине. От такой шутки виселица затряслась бы, и милорды попадали бы с нее, как спелые груши.

Дойл снова тяжело выдохнул и поднялся. Потянулся за графином вина, но не успел его взять -- снаружи раздалось явственное поскребывание. Кто-то хотел войти в его шатер.

Джил сообразил метнуться к выходу и выглянуть за полог. Дойл напрягся.

-- Милорд, -- мальчишка обернулся, -- там старуха. Она говорит, что служит леди Харроу и что у нее до вас дело.

-- Пусть войдет, -- велел он, не обращая внимания на то, что сердце пропускает несколько ударов.

Старуха вошла и сразу же поклонилась почти до земли. Она была уже очень стара, ее кожа была желто-серой, изборожденной морщинами. Глаза глубоко западали в глазницах, но блестели оттуда очень живо.

-- Простите, высокий лорд, что беспокою вас, -- проскрипела она.

-- Тебя послала госпожа?

-- Никак нет, высокий лорд, -- старуха пошамкала губами, словно бы в задумчивости. -- Моя леди не знает, где я. Но я не могла промолчать, милорд. И вы -- послушайте старую Милу. Моя леди так упряма и горда -- точно как ее отец.

Дойлу хотелось бы поторопить старуху, но он не стал этого сделать, просто сложил руки на груди и приготовился слушать. Порой Шило притаскивал ему таких старух -- наблюдательных, все знающих. Поторопишь такую, начнешь задавать лишние вопросы -- и она запутается в собственных мыслях, язык ей откажет, разум помутится. Их нужно было просто слушать -- и тогда они рассказывали то, чего не мог рассказать никто другой.

-- Вы думаете, милорд, я выжившая из ума старуха? -- она подняла на него свои блестящие глаза. -- Я знаю мою леди с колыбели. Когда сегодня она вернулась в свой шатер -- как она плакала, милорд.