Тереза Тур - Она написала любовь

— Хватит вертеть ее, Агата! Посмотрите на меня…

Женщина вздрогнула, аккуратно поставила спиртовку на стол и подняла глаза.

— Простите меня. Я вспылил. Напугал вас.

— Нет-нет, вы правы. Вы стараетесь меня защитить, а я своей беспечностью вам мешаю.

— Ну… я тоже не подарок. Лекарства пью не вовремя, и то только те, над которыми вы поколдовали. У меня тяжелый характер, Агата. Я одинокий, старый брюзга. Вам, наверное, скучно со мной…

— Ах, что вы, вовсе нет! Вы прекрасный рассказчик. У вас такое интересное прошлое. Вы… вы можете научить стрелять! Вы — артефактор! Почти волшебник. Если бы не вы, моя книга была бы не правдоподобна. Если бы не вы, меня бы уже…

— Не надо, Агата. Не произносите, пожалуйста, таких страшных вещей. Итак, после взаимного обмена комплиментами согласно протоколу предлагаю мир!

— Договорились?

— Выпьете со мною мое лекарство? Вам оно не повредит, и потом оно действительно вкусное. Ну же. За мир?

— Лекарство — вам! Я выпью гранатовый сок.

— Но он же кислый!

— Ничуть. Просто… у вас тяжелый характер, барон!

— А вы — на редкость любопытная особа!

Они подняли бокалы и чокнулись, не заметив, что дверь в комнату слегка приоткрылась.

Две валльские пастушьи лежали у входа. Собакам стало лучше, и они решили навестить хозяина.

«Видишь… Чокаются люди после того, как говорят друг другу что-то хорошее». — Эльза смотрела на Агату и улыбалась.

«Надеюсь, ты права, Эльза. Потому что выгладит это так, будто они шпаги скрестили в смертельном бою!» — И Грон с тяжелым вздохом опустил голову на лапы.

Она прижала лоб к холодному стеклу, будто хотела вдавить так, чтобы окно треснуло, разрезало лицо и обожгло болью. Эта боль хоть на миг стала бы сильнее той, что внутри.

Стыд. Разочарование. Злость на саму себя.

Стекло не поддавалось. Надо же. Крепкое. Она прижала к нему ладони, надавила изо всех сил — ничего. Интересно, если бы она умерла, он пожалел бы о том, что наговорил?

Она улыбалась собственным мыслям, пока слезы катились по щекам. Детские, наивные мечты — вот я умру, и они будут плакать обо мне! Им будет стыдно, и тогда они пожалеют! Глупые. Глупые дети. Они, наивные, не знают, что Смерть всегда приходит не вовремя. Смерть никогда никому ничего не доказывает.

Немного стыдно, что боль сегодняшняя для нее сопоставима с той… Разве это одно и то же? Нет, конечно.

Так почему же так больно? Так же, как тогда…

Майское солнце, под ногами — надтреснутые плоды шоколадных деревьев, что прятались под толстымслоем опавших лепестков цвета мороженого «лям-боль». Любимое время в году. Она подходила к дому на Цветочной улице…

До сих пор память хранит каждую мелочь. Сладкий запах шоколадных деревьев. С тех пор она его не переносит — тошнит. И как только раньше не замечала, что на самом деле плоды шоколадного дерева пахнут кровью? Сладковато. Тепло. Приторно…

Она помнит. Помнит, будто это было вчера. Полицейских. Оранжево-грязную ленту оцепления. Толпу любопытных. Шепотки… И тело на булыжниках мостовой. Умом понимала — надо уходить, ее схватят. Но так и не смогла пошевелиться, всматриваясь до боли в глазах.

Ее прислали в Оклер связной к этому человеку. Тогда она не знала ни кто он, ни какой он. Это было задание. Смертельно опасное, но необходимое. Слишком ценный агент.

Агент… Ее предупреждали. Никаких эмоций. Никаких чувств и прочих женских штучек! Только работа. Задание! Долг! Долг — прежде всего!

Да разве ж она во все это не верила? Не чувствовала себя роботом, машиной возмездия? Разве не была предана до последней капли крови? Крови, пахнущей шоколадными деревьями, крови, тающей мороженым лям-баль, стучащей в висках каждый раз, когда он к ней прикасался? Нежный, умеющий слушать, любимый ее агент.

Неестественная поза трупа. Кровь. Запах…

Она тогда пришла в себя от голосов:

— Зачем шум подняли? Вся операция насмарку! И вообще — почему не установили слежку, зачем сразу накидываться было?

— Да случайно опознали!

— Какой идиот руководил операцией?

— Может, живой? Высота небольшая.

— Да конечно! Вы что — не заметили? Он капсулу раскусил!

— А выкидываться зачем?

— Что говорят соседи? С кем он жил?

Эвелин сделала шаг назад. Потом еще и еще. Надо уходить. Раз любимый подарил ей такую возможность, его смерть не должна стать напрасной…

Агата отложила черновик и схватилась за голову. Крики фрау Берты за стеной были просто невыносимы!

— Ты! Потаскуха! Вся в отца! И такая же, как эта… Агата. Совсем совесть потеряли — любовников в дом водите!

Визгливому крику еле слышно вторил жалобный голос Виллы.

Все-таки Агата не понимала фрау фон Лингер. Она же мать. За что она так с Людвигом? Виллой? И почему Ульриху не достается? Странно все это.

Тяжелые шаги она услышала издалека. Вздохнула, но глаз от текста не оторвала. То, что и ее не миновало счастье пообщаться с госпожой фон Лингер, еще не значит, что надо отрываться от работы!

— Агата! — ворвалась свекровь в кабинет, как всегда, без стука.

— Да, фрау фон Лингер.

— Мне не понятно твое поведение.

— В каком смысле?

— Мы с тобой заключили договор. Почему ты еще не отправилась в Орн и не забрала заявление?

Честно сказать, после всех приключений Агата забыла о том, что надо куда-то ехать. Да и после нападения было страшно выходить из дома. Все это, конечно, можно было просто сказать фрау Берте. Но что-то надломилось у нее внутри с некоторых пор.

Принципы хорошего воспитания барышни, которая никогда не будет впрямую говорить о столь низменной субстанции, как деньги, вдруг перестали быть незыблемыми.

— Прежде всего потому, что я не видела чека, подписанного вами.

Агата оторвалась от текста, посмотрела на свекровь и очень искренне улыбнулась.

— Ах…

Фрау фон Лингер схватилась за сердце, словно туда попал заряд от огнестрела, безошибочно опустилась на стул, оказавшийся ровно позади нее, и закрыла глаза. Голова безжизненно повисла, рука безвольно упала. Труп. Розовощекое, пышущее отменным здоровьем бездыханное тело…

Агата пожала плечами, и стала вставлять в печатную машинку лист бумаги. Дело это было нелегким, потому что прокручивались старые валики, которые то и дело норовили зажевать лист. Машинка издавала возмущенные звуки, намекая, что тревожить ее покой не стоило уже последние лет пять как.

— Агата… — К свекрови между тем вернулся дар речи.

— Ххххрг, — ответила машинка.

— Как ты можешь? Ты что, намекаешь на то, что я тебе денег не отдам?

— Нет. Я ни на что не намекаю. — Агата полюбовалась на вставший в каретку лист. И напечатала пока что рабочее название: «Последнее задание». — Просто мне надо выплачивать жалованье нанятым работникам. И заехать оплатить долг ресторану, который этот месяц поставлял в поместье еду.