Марк Лоуренс - Ключ Лжеца

Она целует меня в лоб и поднимается.

Мы снова в Римском зале, в одной из галерей на первом этаже. В северной галерее, судя по тому, как солнце светит в высокие окна. В них есть стекло – дюжины соединённых небольших квадратиков Аттарского стекла слегка зелёного оттенка. Когда я был совсем маленьким, называл её "Комната Зелёного Неба".

– Мама, что с твоей рукой? – Её рука в тени и выглядит неправильно… слишком ярко. Мать смотрит вниз и виноватым движением быстро скрещивает руки. Ялли таращится на неё, и я смотрю. Это та же женщина, которую я видел в своём медальоне. Ей немногим больше тридцати, а выглядит она моложе – длинные тёмные волосы, тёмные глаза, красавица. Картинку у меня делал очень искусный художник, но почему-то она её не полностью передаёт. И только когда нахлынули эти воспоминания, я вспоминаю, как далеко ей пришлось путешествовать, чтобы стать моей матерью, и как одиноко, должно быть, она себя чувствует в чужих землях. Может, бабушка и выбрала мою мать за её кровь, но какое бы наследие ни несла она в своих венах, оно мало отражалось на моей внешности, как и на внешности моих братьев. Может, из-за неё золото наших волос немного потемнело, но с виду в нас не было ничего индусского. Светлые волосы достались нам от Габрона, третьего мужа бабушки, или от её отца, или деда, Голлотов первого и второго, и передались нашему отцу (хотя он как можно чаще прячет их под кардинальской шапкой, вместе со своей плешью), а потом и нам.

– Твоя рука выглядит… не так.

– С ней всё в порядке, Ялли. Давай вернём тебя Нанне Одетт.

За другой рукой мелькают пальцы, и я вижу сияние, сейчас более отчётливое.

– Красть нехорошо, – сказал Ялли. Полагаю, так и есть – хотя меня это бы не остановило – но я могу понять значимость.

– Это заимствование. – Мать протягивает руку и раскрывает ладонь. Там сияет орихалк, ярче, чем в комнате Гариуса, и свет более устойчивый. – Но ты прав, Ялли, неправильно было не попросить. – Она наклоняется вперёд. – Ты можешь вернуть эту вещь и не говорить, где взял? Он не будет на тебя сердиться. – Она выглядит обеспокоенно, и это пугает Ялли. Он медленно кивает и протягивает руку, чтобы взять конус.

– Я не скажу, мама. – Он говорит это торжественным тоном, его переполняет замешательство. Ему грустно, но он не знает почему. Я мог бы ему сказать, что это он впервые видит, как мать поступает неправильно, как его мать испугана и неуверенна. Эту боль испытывают все дети, когда растут.

Мать качает головой, не выпуская орихалк из руки.

– Минутку. – Она отворачивается от меня, идёт к двери, ведущей в комнату, которую я называю "Звёздная", и заходит внутрь. Я иду за ней до порога и смотрю в щель двери, которую она неплотно прикрыла. Мать стоит ко мне спиной. По движению руки я понимаю, что она двигает ладонь от груди к животу. Сияние становится ярче, во все направления отбрасывая чёрные тени, потом ещё ярче, и внезапно это уже ослепительный блеск, словно вспышка молнии, с такой интенсивностью заливший всю комнату, что в ней не остаётся места цветам. Мать с криком роняет конус орихалка, и я врываюсь в дверь. Оббежав её, чтобы посмотреть, что она прячет, я вижу, что обе руки она приложила к животу, одну на другую. Из её плотно зажмуренных глаз текут слёзы.

Я останавливаюсь, забыв про орихалк.

– Что это?.. – Ялли не имеет ни малейшего понятия. Но я-то знаю. Она беременна, и ребёнок в утробе в тысячу раз талантливее, чем Кара после всех лет обучения на вёльву.

Мы стоим в гостиной под потолком, усеянным плафонами в форме звёзд, и смотрим друг на друга.

– Всё будет хорошо, Ялли. – Ложь, сказанная шёпотом, словно даже мать не верит в неё, и потому не может высказать громко. Она улыбается, откидывает волосы и наклоняется ко мне. Но я смотрю за её плечо на лицо человека, возвышающегося за ней. На его лице никаких улыбок. Я почти узнаю́ его, но в дверь за его спиной льётся свет, и черты его лица в тени, едва различимы. Его волосы настолько чёрные, что кажутся почти синими, как крылья сороки, и от висков расходится седина.

– Ял… – Окончание моего имени выходит кровавым. Мы оба смотрим вниз на клинок, который появляется из её живота. В следующий миг она заваливается вперёд, сползая с меча, который держит в руке мужчина. Кровь течёт по завиткам надписей, выгравированных на стали.

– Тссс, – говорит он и приставляет лезвие к шее матери, которая лежит, истекая кровью, на индусском ковре. Теперь виден мундир человека – китель и кираса генерала дворцовой стражи. Его лицо несколько размыто, и на какой-то миг хочет казаться лицом Альфонса, младшего из привратников, а когда я его не признаю́, оно меняется на лицо старого Рапло, который подмигнул мне тем утром. Его я тоже стряхиваю, и теперь ясно вижу этого человека, всего на миг. Это Эдрис Дин, без шрама на скуле, и слишком молодой для седины, но всё равно седеющий.

Детские блуждающие мысли Ялли, которые так долго журчали позади моих, теперь затихли. Он смотрит на мать, на меч, на Эдриса, и его разум – гладкая пустота.

– Я знал, что ты придёшь… – говорю я голосом Ялли.

– Нет, не знал. – Эдрис поднимает клинок, перерезав горло матери. Она начинает биться, пытаясь подняться. – Никто не знает. Это мой талант, точно говорю. Данный самим Всемогущим Богом. Присягнувшие будущему не видят меня, мальчик. – Он поднимает кончик меча ко мне. – Я не отбрасываю тени в грядущих днях. Уж конечно это сбивает с толку всех гадалок. Они всё говорят мне, что я не доживу до утра.

– Я сам тебя убью, – говорю я, и действительно так думаю. Меня охватывает странное чувство спокойствия.

– Неужели? – Улыбается Эдрис. – Возможно. Только сначала тебе придётся умереть. – И он вонзает свой меч мне в грудь. Но, благодаря какой-то глубокой части Ялли уже начинает двигаться, отшатывается назад, и последняя судорога ноги матери – случайно или намеренно – мешает атаке Эдриса. Но всё равно кончик меча попадает мне между рёбер, и я с криком падаю наземь, кровь пропитывает мою рубашку. Даже пока я кричу, удар меча в мою грудь снова проносится в темноте перед моими плотно зажмуренными глазами. Я мельком замечаю руны на стали, почти невидимые под кровью моей матери.

Потом слышу далёкий крик, моя голова падает набок, и я вижу, как огромный стражник спотыкается и пролетает мимо Эдриса, отступившего в сторону. Рука стражника брызжет кровью в том месте, где её порезал клинок убийцы. Это Роббин, один из любимчиков матери, ветеран войн, которые шли ещё до моего рождения – а возможно и до её рождения. Эдрис двигается, чтобы его прикончить, но Роббин, взревев, отбивает удар мечом, и проводит свою атаку. Звуки ужасные: грохот клинков, топот ног, хриплые вздохи. Я уже не различаю мелькание мечей. Всё становится тусклым, звуки стихают. Я встречаюсь глазами с матерью. Они тёмные и стеклянные. Она меня не видит. Её ладонь раскрыта, тянется ко мне в свой последний миг, а конус орихалка отлетает от пинка одного из дерущихся и исчезает под длинным диваном у дальней стены.