Владимир Свержин - Когда наступит вчера

Вначале я слушал внимательно, стараясь вычленить зерна драгоценной информации из несмолкаемой трескотни радостного Несусветовича, затем расслабился, выставив, точно невод для золотой рыбки, профессиональный навык сработки на ключевые слова.

– …Притаился король Барсиад за кустом и ну ждать. Ждал, ждал – едва не уснул. И точно: только-только луна над самой маковкой его зависла – лес вокруг будто пожаром объяло. Прилетает откуда ни возьмись птица-небылица, лицом – девица, хвостом – зарница.

– Че там про «Зарницу»? – вмешался заинтересованный последними словами Вадюня. – Мы тоже когда-то с деревяхами по лесу бегали, флаг искали. В натуре прикольно!

Сбитый с темпа, рассказчик задумчиво уставился на И.О. государя, силясь проникнуть в глубокий смысл услышанного.

– Это о другом, – заверил я. – Продолжай, пожалуйста.

– Так вот, села та птица на камень и давай мед с него слизывать. А от хвоста ее сияние такое, что нить в игольное ушко без труда вдеть можно. Вот угощается она медком, тут король Барсиад из-за куста – шасть! Хвать ее, затейницу, за тело девичье, повыше хвоста, и ну кричать: «Ага! Попался, голос чужеродный. Не будешь более супротив меня народ мутить»!

При этих словах я невольно включился и стал вслушиваться в рассказ толмача.

– Птица-небылица крылами хлопает, а от камня оторваться не может. Лапки-то глубоко в меду увязли! Да и государь наш – хват! Прижал к себе вещунью – поди тут взлети! Ну, она тут, ясное дело, взмолилась. Мол, отпусти, мудрый государь, что с меня, птицы, взять? Плету себе всяку теребень ради красного словца, не хуже Переплутня. Пусти, говорит, на волю. В плену у тебя захирею и песни петь не стану. А вот коли дашь мне свободу – одарю тебя пером из своего хвоста. А за сладкое угощение поклянусь более рта супротив тебя не открывать!

Ну, Барсиад-то, известно дело, сердцем мягок, и хоть голос-то чужеродный уже до печенок его допек, но печенью он как раз крепок да велик. «Ладно, – говорит, – лети отсюда к своей матери. Перо, так и быть, оставь – я им шляпу украшу». А она ему в ответ: «Перо мое не простое, а чудодейное! Не зря ж я всё-таки птица-небылица! Если на какого вражину им махнуть, то будь он хоть трижды злыднем – враз станет добрым да ласковым».

– Угу. – Я вновь впал в задумчивость. – Значит, так оно всё и было.

– Еще бы не так! – гордо расправил плечи урядник Нежданных Дел. – Да об том, почитай, вся Субурбания шумела! Нешто не слыхали?

– Мы в Кроменце по делам были, – скупо отозвался я. – А кроме птицы-небылицы с ее оперением здесь о чем-нибудь говорили?

– Так ведь это ж еще не конец! – обнадежил толмач. – Решил король то перышко при случае на ком-нибудь испытать. А тут как раз и возможность представилась. В землях кобольдов лютовал злой разбойник Ян, Кукуев сын. Никому проходу не давал! Правый, виноватый – всяк ему хвостни в мошну клал, дабы голову сберечь! Он другого атамана, который в Лужанских степях озоровал, со всей его ватагой жизни лишил за то, что под ним ходить не хотели. Хотя те, развей Нычка их имена по ветру, тоже не совсем праведники были.

Стоны народные аж в Елдин, до дворца самого доносились. Взял тогда король Барсиад крепкую рать да поехал искать супостата. Долго ли, коротко, а всё ж свиделись они во чистом поле. Кукуев-то сын государя не убоялся, за кистень схватился, а тот его перышком так – вжик-вжик крест-накоест! Похерил [19], одним словом. И глядь – впрямь чудо свершилось! Стоял пред ним упырь лихой, видом дикий, нравом жуткий, а тут вмиг обернулся в доброго молодца, да такого славного и пригожего, что и глаз не отвести! А доброты в нем – по всей Субурбании обыщись, а добрее не сыщешь! В общем, стал он с той поры государевым наушником.

– Кем? – неуверенно переспросил я.

– Наушником. На ушко государю волю Нычкину растолковывал, ибо умом зело велик оказался. Всё вокруг себя зрил и разумел! А за нрав его кроткий, за слова ласковые величали его уже почтительно: не Кукуев сын, а Ян Кукуевич. Правда, люди бают, поколачивал он некоторых. Даже, сказывают, и каанам кулака в рыло совал. Ну, так оно как же без этого! Всё едино, душою чист! Ну да, видать, с остальными сгинул.

– Стоп! – Я оборвал плавную речь толмача. – Вадим, ты слышал?

– Про наушники? – с неохотой уточнил Злой Бодун.

– Не цепляйся к словам. Бывший разбойник из страны кобольдов, толкующий волю Нычки его величеству!

– Оба-на! – Исполняющий обязанности государя немилосердно хлопнул себя по лбу мощной дланью. – Приплыли!

Донесение вернувшейся разведки не обрадовало. Хотя, если вдуматься, не то чтобы огорчило, скорее озадачило. Во-первых, за распахнутыми крепостными воротами не сыскалось ни единой живой души. Во-вторых, там были обнаружены неживые души – забитые кольями трупы романтиков с большой дороги, судя по позам, не оказавших убийцам серьезного сопротивления. В-третьих, на стене донжона виднелась странного начертания эмблема, похожая на перевернутую пятилучевую звезду со вписанной козлиной головой.

– Красные демонята свою метку оставили, – выслушав последнее сообщение, нервно повел усом Вавила Несусветович. – Они всегда, ежели что, такую отметину рисуют.

– Ты хочешь сказать, что разбойников убили красные демонята? – уточнил я.

– Вестимо, они, – утвердительно кивнул новоиспеченный урядник. – Кому ж еще!

– Я подумал было, что это возницы, когда грабили соловьиную берлогу.

– А это, может, чисто конские водилы и есть красные демонята? – с ходу выдвинул гипотезу блюститель престола.

Мне осталось лишь развести руками, демонстрируя полное неведение.

– В натуре прикольные корефаны! – подытожил Злой Бодун.

Честно говоря, судьба убиенных разбойников меня интересовала мало. При желании ею могли заняться местные правоохранительные органы. Куда больше тревожило другое: по словам наших следопытов, разбойники не возвращались в замок. Во всяком случае, не возвращались крупной группой. Не было и следов значительного отряда всадников, направлявшихся в сторону поселка. Колеи от тележных колес были девственно чисты. Ни одна верховая лошадь не прошла следом за похитителями разбойничьих богатств из лесного замка. Вот это уже настораживало. Поскольку следовало признать, что либо криминальная психология здешнего преступного мира весьма отличается от той, что преподавали мне в университете внутренних дел, либо же, что я упускаю из виду нечто весьма значимое. Тогда вопрос – что?!

Радовало во всём этом одно: среди жертв непонятно чьего произвола человека, по описанию сходного с Фуциком, не оказалось, а значит, нам следовало, не мешкая, посетить малую родину недавних коллег по разбойничьему извозу и провести опрос населения по ряду наболевших вопросов.