Эдуард Веркин - Место Снов

Стола не оказалось вовсе. Посередине строеньица прямо из земли торчал дубовый пень. На пне стояла внушительных видов пишмашинка с заправленным листом бумаги. Вокруг, на полу, на топчанах, в щелях в стенах, везде, где только можно, скучала бумага. Бумаги было много, бумага была разноцветная. Белая, зеленая, синяя, красная и даже желтая. Зимин набрал себе еще про запас белых листов, затем сделал вот что. Вытащил из-под крыши огниво – напильник с привязанной к нему железякой, собрал бумагу в центре комнаты, чирканул железкой. Огниво выдало ворох искр, но бумага не загорелась. Тогда Зимин разбил керосиновую лампу и удобрил бумагу настоянным на насекомых горючим.

Снова чиркнул.

Листы вспыхнули, огонь побежал по кругу, по бумаге, воткнутой в стены, по крыше. Избушка наполнилась дымом, дышать стало трудно.

Перед тем как выбраться наружу, Зимин убрал в футляр пишущую машинку и закинул за плечо. В качестве трофея.

Поленов притащил шезлонг и наблюдал за деятельностью Зимина с одобрением. Избушка разгоралась, бревна трещали, крыша плевалась смолой, воздух ревел. Красота.

Показался Тытырин. Тытырин прикрывал нос ладонью и, боязливо озираясь, продвигался к своей избушке.

– Торопись, Тытырин, – крикнул Поленов. – А то вся нетленка прогорит! Все Колупени на комонях [49]!

Хибара быстро превращалась в костер.

– Ай! – завизжал Тытырин и попытался броситься в огонь с целью спасения своих шедевров, но на пороге комнаты передумал и отбежал на безопасное расстояние.

Снегирь чего-то спасать даже не собирался, выглядывал из-за дуба, но выглядывал тоже в меру, без риска. Скандинавский романтик опасался быть поколоченным еще раз.

Избушка горела жизнерадостно, Зимин смотрел, но никакого особого удовлетворения или облегчения почему-то не испытывал. Желание разрушать не пропало. Даже усилилось. Да, разрушать хотелось все больше и больше. Зимин шагнул в сторону рощи, в которой скрывался Снегирь, но Поленов сказал:

– Да плюнь ты на них, не марайся.

– Ты думаешь?

– Точно. Все равно с этих гадов взять нечего, нищие, как северные гномы.

– Они на самом деле… литераторы?

– Ну да, типа того… Какой дряни только и не встретишь в Краю Грез… Плюнь на них, они недостойны внимания. Ты кто будешь?

И, не дожидаясь ответа, представился сам:

– Я Поленов. Бродячий художник. Путешественник.

– Путешественник? – переспросил Зимин.

– Угу.

– Ясно. Поленов – хорошее имя.

– А я…

Зимин набрал воздуха, а с ним важности и достоинства и произнес:

– Я сэр Персиваль, бродячий рыцарь.

– Бродячий? – улыбнулся Поленов. – Тоже бродячий?

– Тоже угу. Дело в том, что мой домен близ Светлозерья уничтожен. Стерт с лица земли… Красная пыль…

– Красная пыль? – посерьезнел Поленов.

– Точно. Теперь моего домена нет, впрочем, как многих доменов других добрых рыцарей. И титулы не имеют смысла… Впрочем, только до восстановления замка, которое произойдет в самом ближайшем будущем. А пока этого не случилось, я дал себе обет – «Да не будет произнесен мой титул вслух, да не узнает никто наименования». И отправился в путь, чтобы как простой калика перехожий, избив в кровь ноги, сглодав семьдесят булыжников… Я, как мои добрые друзья…

Тут Зимин почувствовал, что красноречие его иссякло, и замолчал. Даже всхлипнул чуть-чуть, как бы вспомнив о своих добрых друзьях.

– Красная пыль… – сказал Поленов. – Красная пыль – это красные волки? Пыль у них с шерсти сыплется, кажется… Ящеры?

Зимин кивнул.

– Ящеры… – задумчиво сказал Поленов. – Раньше их вроде не было. Видимо, кто-то снова перегнул с мечтаниями…

– Намечтать красного волка… – пожал плечами Зимин. – Надо умудриться.

– Красные волки – это еще нормально. Года полтора назад тут пауки появились. Но не простые, а с такими длинными желтыми хоботками. Укусит такой паук, а потом на тебя смех накатывается. И смеешься потом две недели, остановиться не можешь. Не ешь, не пьешь, не спишь, только смеешься. Еле вытравили эту заразу. Так что волки еще ничего.

– Лучше бы уж чего-нибудь полезного придумали…

– Это точно, – задумчиво кивнул Поленов. – Но полезное придумать так сложно… А ты, значит, Персиваль. Я знал Персиваля, знал… Он передал тебе имя?

Зимин промолчал.

– Значит, он ушел. Жалко. Это его шпага, кстати. Хотя это не шпага, конечно, это меч. Прекрасная вещь. Хочешь попробовать?

Поленов отстегнул меч от пояса и протянул Зимину. Зимин взял оружие. Меч был легким, вернее, не легким, а прекрасно сбалансированным. Рукоять в виде кашалота лежала в руке. Зимин взмахнул клинком, почувствовал, как со свистом разошелся воздух.

Избушка дрогнула и обрушилась внутрь. Тытырин топнул ногой и убежал в рощу.

– Мне кажется, нам здесь больше нечего делать, – сказал Поленов. – Пойдем, если хочешь. На той стороне рощи меня ждет фургон. Ты куда вообще?

– Не знаю. Теперь не знаю.

– Это ничего, – успокоил Поленов. – Это у всех бывает. Сначала удивление, потом испуг, потом апатия. Следующее состояние – интерес. Скоро тебе станет интересно…

– Так ты художник? – остановил его Зимин.

– Собирался стать. Пойдешь?

Зимин кивнул и передал Поленову меч. Хотя ему было и жалко это делать, меч ему понравился. У него был хуже.

Поленов забрал меч и положил его на плечо.

– Тропинка, – Поленов направился в рощу. – Идем, а то меня там ждут уже…

– Кто? – спросил Зимин.

– Увидишь, – и Поленов двинулся в лес.

Они шагали между дубами и березами, Поленов рассказывал:

– Я занимался в художественной школе. А вечером рисовал пейзажи… По выходным их продавал на базаре. Знаешь, у меня была такая необычная особенность – не мог нарисовать человека. Такое у некоторых художников случается, они могут написать что угодно, но как только дело доходит до человека – так просто… Рука не поднимается, короче. Едва я брался писать портрет, как получалась абсолютная дрянь. Меня даже два раза из школы исключать собирались, да только не исключили – все-таки пейзажи я рисовал очень круто. И меня всякий раз оставляли. Даже на выставки всякие отправляли, говорили, смотрите, это будущий Левитан, будущий Айвазовский. Я прямо от гордости лопался. И малевал всякие водопады, ручьи, полевые работы.

А потом как-то раз я сидел возле одного супермаркета, продавал себе картинки. Погода была плохая, и картинки покупали хорошо, в плохую погоду всегда почему-то хорошо покупают. Ко мне подошел один старик. Знаешь, он сказал, что у него есть дочь, которая очень больна. И он хочет, чтобы я нарисовал ее портрет. Я посоветовал ему ее сфотографировать, а этот старпер ответил, что он хочет, чтобы это был именно портрет, а не фотография. В фотографии типа души нет.