Дмитрий Гарин - Враг престола

Он мог сидеть так часами, просто глядя на своё отражение. Нет, это не было самолюбованием. В подобные моменты человек погружался в себя, пытался понять, кто сидит перед ним. Собственные глаза, собственный взгляд завораживали. В памяти всплывало всё увиденное, всё содеянное, словно он вновь и вновь переживал прошлое.

Наружность его была одинаково далека как от уродства, так и от идеала. Возраст практически не поддавался определению. Ему могло быть и двадцать пять, и все сорок.

Приближалось время встречи. Новая работа, новые возможности. Думая об этом, он попытался улыбнуться, но, как обычно, у него это не получилось. Бледное лицо навсегда застыло в выражении тягостного уныния, напоминая маску грустного комедианта.

Оторвавшись от отражения, он в какой уже раз посмотрел на неровные буквы, украшавшие верхнюю перекладину ореховой рамы.

«Бойся первого короля».

Он сам вырезал их там. Для него — больше, чем слова. Это была его судьба. Участь, что страшила его. Неизвестность, не дававшая спать по ночам.

Почувствовав, как в сознании вновь заворочались знакомые воспоминания, человек поднял с постели тяжёлый тряпичный свёрток и бегло, без особого интереса, проверил его содержимое. Удовлетворившись, по–видимому, результатами осмотра, он накинул лямку убогой сумы на жилистое плечо. Штопаный плащ покинул гвоздь, выполнявший роль вешалки. Остроконечный капюшон накрыл голову. Скрипнула дверь, ведущая на лестницу.

Хозяйка дома, сморщенная и прижимистая старуха, сдавала в аренду пять из шести комнат. В шестой, находящейся на первом этаже каморке, жила она сама.

Тихо спустившись по ветхим ступеням, мужчина в плаще отворил дверь, оказавшись на улице. В нос тут же ударил запах нечистот и вездесущий смрад варёной капусты, смешивающийся с ароматами лежалой рыбы и конского навоза. Впрочем, как и многие другие жители этих мест, он был привычен к подобным ароматам.

В городе правил его величество вечер. Затянутое облаками небо потемнело, и на улице зажглись редкие фонари, привлекающие к себе мошкару. Добрые горожане предпочли остаться дома.

Во мраке извилистых столичных лабиринтов легко можно было нарваться на кинжал ночного грабителя. Кроме того, всегда существовала вероятность попасть под дождь из нечистот, ведь кто угодно мог выплеснуть в окно ночное судно, не особенно заботясь о запоздалых прохожих, оказавшихся внизу.

Несмотря на все опасности, человек в плаще достиг своей первой цели без особых происшествий. Впереди возвышалось крыльцо детского приюта, носящего имя почившей много лет назад королевы Мириам. Огромное деревянное здание с каменной башней, не знавшее кисти маляра уже лет пятнадцать.

Опустив на ступени убогий свёрток, мужчина взялся за истёртое кольцо холодного металла и несколько раз гулко ударил им в дверь. Удостоверившись, что внутри раздалось неторопливое шарканье ног, он скрылся в соседнем переулке быстрым, но не суетливым шагом.

Когда дверь открылась, на пороге показалась тучная женщина со свечным фонарём в руке. На ней было чёрное платье и фартук настоятельницы. Осмотревшись по сторонам, она убедилась, что рядом никого нет. Подкидыши были здесь обычным делом.

Протянув руку, она откинула в сторону лоскут, скрывающий содержимое свёртка, лежащего на ступенях. Увидев, что находится внутри, она удивлённо отшатнулась.

Это был не ребёнок. Впрочем, внутри не было ни ядовитых змей, ни отрубленной человеческой головы. Сверкая в дрожащем свете фонаря, из жалкой сумы на женщину смотрело золото. Целая куча золотых монет, за которую здесь легко могли бы убить.

Оглядевшись по сторонам ещё раз, теперь с гораздо большей опаской и вниманием, настоятельница не без труда втащила это более чем щедрое подношение под крышу приюта. После этого тяжёлая дверь с металлическим кольцом закрылась, возвращая покой и безмятежность на тёмную улицу столицы.

В то время, когда мать настоятельница детского приюта удивлённо пересчитывала на столе россыпь золотых монет, их прежний обладатель вошёл под крышу местного трактира. Это была одна из тех грязных дыр, куда каждый день набивались бедняки, чтобы потратить свои скромные доходы на выпивку. Отчаянная, но простительная попытка хоть на какое–то время скрыться от убогости своей жизни, бесконечных забот и сварливых жён, ожидающих дома.

К одному из таких выпивох и подсел человек в плаще. Разумеется, выбор собутыльника был не случаен, хотя и выглядел таковым со стороны.

Носатый оборванец в штопаном капюшоне поверх грубого облачения работника речных доков. На первый взгляд он ничем не отличался от остальной публики.

— Выпьешь со мной, Джеки? — спросил он, постучав пальцами по столу.

Пришелец в плаще отрицательно покачал головой. При этом по его лицу не пробежало и тени улыбки. Если он и испытывал радость от встречи, то никак не показывал этого.

Он был весьма странным человеком. Те немногие, что имели с ним дело, называли его Джек. Реже — Двурукий Джек. Но ни то ни другое не было его настоящим именем. Это имя знала только его мать. Джек убил её много лет назад. И дело было даже не в том, что она плохо с ним обходилась. Ему больно было смотреть на ту развалину, ту жалкую тень, в которую она превращалась с каждым днём. Точный удар ножа избавил её от болезни, нищеты и страха.

Собственно говоря, это и было то самое занятие, которым теперь Джек зарабатывал на жизнь. Он убивал людей. Иногда за деньги, иногда за большие деньги, но чаще всего просто так, ради собственного удовольствия. Именно эти последние, бессмысленные убийства долгие годы приводили городскую стражу в недоумение, рождали среди столичных обитателей всевозможные зловещие слухи.

Ничто не заставляло Джека чувствовать себя таким живым, как чужая смерть. Когда кто–то испускал дух в его руках, к нему возвращалось чувство контроля над миром, над своей жизнью. Страх, заполняющий каждое мгновение каждого дня, отступал в тень, давая Джеку возможность вздохнуть полной грудью и ощутить драгоценную свободу.

Когда и почему это началось? Он и сам не смог бы сказать. Жизнь тяготила Джека с самого рождения. Нет, сначала он даже пытался что–то изменить: завести друзей, найти невесту, устроиться подмастерьем к какому–нибудь ремесленнику. Однако чем дольше он пытался, тем сложнее было ему преуспеть. Одни люди использовали его, другие сторонились, Женщины не замечали его или открыто издевались, высмеивая вечную задумчивость и простоту суждений.

Они чувствовали его неуверенность, его страх, С каждым годом этот страх всё глубже и глубже проникал в него, словно пропитывая изнутри. Он чувствовал себя ничтожным, неспособным что–либо изменить. Вновь и вновь в памяти всплывал тот далёкий летний день.