Дарья Зарубина - Избранники Смерти

При мысли о старике на глаза Дорофейке навернулись слезы. Он просил у конюха узнать, где похоронили старого сказителя, и конюх сказал, что внесли его на костер, как по вере истинной положено — княгиня Агата распорядилась, и в землю зарыли со жрецовой молитвой, а не просто так, как бродягу. Дорофейка попросил, и Ханна сводила его на могилку старика, где мальчик последний раз спел старому сказителю и поплакал, прося о прощении. Да только не отпускала тоска, точил сердце страх, как личинка рыхлое дерево. Что если не приживется он в дому Борислава, сгонят его со двора, бестолкового, слепого? Куда он тогда пойдет один, без верного спутника, старика Багумила?

Видно, почувствовав печаль своего малолетнего няньки, Гнешек заплакал. Вытирая слезы ладонями, Дорофейка наклонился над колыбелью, чтобы взять его на руки и спеть, и тут младенец, резко выпростав из пеленок сухую, вечно сжатую в кулачок руку, ударил Дорофейку в глаз, да так, что голова закружилась, искры замелькали во тьме.

И расступилась тьма.

Дорофейка с криком зажмурился. Закрыл ладонью пронзенный резкой болью глаз, да только даже сквозь пальцы различил свет. Тусклый, красный.

— Ну, боец-молодец, — обнял мальчика подошедший Борислав. — Куда ты к нему сунулся? Вон он у нас какой буза, кулаками молотит словно пьяный мельник. Пойди к Сусанке, пусть тебе мяса сырого на бровь приложит.

Дорофейка осторожно отнял ладонь от глаза.

Огни. Казалось, они несутся сквозь него, жаля раскаленными иглами. Вспыхивали и гасли миры, и царствовало между ними глухое равнодушное ничто, которое прорезали перепончатыми крыльями невероятные существа — многорукие, с десятипалыми лапами, шипастыми хвостами, вечно разверстыми в крике круглыми ртами, усаженными тысячами острых зубов.

Они хватали его и несли все выше и выше, рвали зубами и когтями не плоть — плоти у него давно уже не было. Рвали самое его существо, разум и память.

— Кто ты? — спрашивал раз за разом кто-то из усеянной летящими огнями тьмы.

«Я не помню!» — хотелось крикнуть ему, чтобы только перестали терзать, отступили, позволили превратиться в один из блуждающих огней. Но он нащупывал в темноте мыслью тонкую нить, волос, черный, блестящий, как перепончатые крылья тварей, и, ухватившись за него как за единственную опору и смысл существования, отвечал:

— Владислав. Меня зовут Владислав. Сын князя Радомира. Господин Черны!

Тьма отвечала злым разочарованным рыком, сжималась голодной судорогой, словно тело громадной пиявки. И вновь обрушивались на Влада жадные огоньки и жуткие когти.

Он чувствовал, что теряет силы. С каждым разом все труднее становилось отвечать, а голос, грозный, рокочуще-глубокий, все задавал и задавал ему один и тот же вопрос.

— Кто ты?

— Владислав Чернский…

— Кто ты?

— Владислав…

— Кто ты?

— Влад… Владек…

И с каждым ответом пустело имя, превращалось в ненужную оболочку, которую нечем ему было наполнить. Таяло во тьме то, за что цеплялся он, что старался запомнить. Лицо матери, строгий взгляд отца, кровь на полу, реки крови, семицветные глаза учителя, его длинная белая борода, словно пролитое молоко. Желтые усы Казика. Синий плащ раненого закрайца… Как его звали… припомнить бы… и того, широколицего, что пытался книжкой отогнать вооруженных проклятым металлом разбойников… Все таяло, исчезало, стиралось слой за слоем.

«Кто я?» — спрашивал он сам себя и с трудом находил силы вызвать из небытия лицо. Высокие скулы, короткие волосы — соль с перцем. При чем тут соль? Алый рубин во лбу. Знак высшей силы. Алая искра благословенного огня, что жил у него в голове. Слушался его. А теперь сам он не больше алой искры. Отблеск. Блуждающий во тьме огонек среди таких же, как он, летящих цветных искр. Но откуда ни возьмись налетает черный ветер, искорки и твари отступают, дав ему краткий миг передышки, и с холодным дыханием ветра приходит то, за что уж он уцепится и не выпустит. Серые глаза, прядка рыжая, два красных сморщенных личика.

У него есть сыновья. У него есть Ханна.

— Кто ты? — спрашивает из темноты тот, кто никогда не устанет спрашивать.

— Я князь Владислав! Сын Радомира! Чернский волк! — кричит он во тьму, хотя давно нет у него ни рта, ни горла, ни голоса. Кричит и цепляется тем, что теперь он есть, за тонкую черную нить, соединяющую с теми, кто его держит на той стороне.

— Я князь Владислав!

— Здравствуй, князь.

Сердце еще клокочет в груди. Трудно унять, успокоить после быстрой скачки, но он сжимает кулаки, опускает голову, выравнивая дыхание. Успел, обошел, обскакал. Пусть катится в возке с дурой-дочкой старик Милош. Раньше успел в Дальнюю Гать бяломястовский князь Якуб.

Тадеуш огляделся по сторонам, давая понять, что для разговора Войцеху стоит отослать слуг. Подивился тому, каким чужим и незнакомым показался ему родной дом. Вроде и не переменилось ничего. Те же росписи на стенах, те же скамьи, обитый кожей престол дальнегатчинского владыки, а словно бы кто-то хитрый и злой взял то, что знал Тадеуш с детства, и подменил украдкой на похожее, но чужое.

Слуги убрались с таким проворством, что стало ясно: его ждали. Его или кого другого из князей, неважно. После таких новостей, как чернские, когда все переломилось, перепуталось и раскроилось совсем иначе, нужно решать, на которой ты стороне.

По лицу отца прочел Тадеуш, что все решил уже для себя Войцех и готов сообщить о своем решении первому, кто явится, из соратников-заговорщиков.

— Горюю с тобой, Кубусь, — сказал Войцех угрюмо. — Ненадолго пережила бяломястовская лебедушка моего Тадека. Видишь, как оно все повернулось. Землица все видит, неведомы пути ее силы. Хотел я насытить месть кровью Владислава Чернского, да только прибрала его раньше Безносая. Не позволила мне пойти против законов земных и людских, поступиться честью и стать захватчиком исконного удела.

Тадеуш подался вперед, но Войцех остановил его властным движением руки. Тадек повиновался.

— Если хочешь ты спросить, выступлю ли я, как решали мы все, против Черны, — продолжил Войцех глухо, — отвечу — теперь уж нет. Черне нечего опасаться от Дальней Гати, а если кто другой захочет нарушить границы Черны и поживиться, пользуясь слабостью младенца-князя, всегда дам княгине Агате дружину в помощь. Пусть только скажет, что ей надобно. Так что будь покоен, Якубек, с моей стороны ничто не грозит твоей матери и племяннику, и другим князьям волю свою я объявил, отправил голубей с посланиями и со всеми переговорю. Так что не стоило тебе спешить, загонять лошадь. Просил я тебя мне доверять как отцу и в доверии не стал бы обманывать. Другой покарал Чернца за его злодеяния, да моя душа успокоилась. Довольно ей того, что нет больше Владислава. Теперь хочу оплакать сына, а то за гневом и кровавою жаждой не дал я сердцу вдоволь печали испить. Ты иди, отдохни с дороги, князь. Люди твои уж, верно, устроены, кони ухожены, и тебе нужен покой и отдых, а как приедет Милош, я за тобой пошлю, вместе все обговорим.