Дарья Зарубина - Избранники Смерти

Войцех положил руки на плечи Тадеушу. Тяжелая рука была у отца, словно каменная глыба. Тадеуш сбросил давившую невыносимой тяжестью ладонь. Гневно глянул прямо в глаза Войцеху.

— Странно мне слышать от тебя такие слова, Войцех Дальнегатчинский. Быстро же отгоревал ты по сыну, раз не хочешь покарать всех виновников его гибели. Ведь это Агата Бяломястовская забрала у Тадека его любимую, отдала в руки Чернцу. Потащилась за дочерью в Черну, чтобы та не сбежала от ненавистного мужа, и Тадека твоего обманула, вокруг пальца обвела, разлучила с той, что дороже была ему самой жизни! И теперь говоришь ты, что помочь ей готов удержать престол чернский, которого она ни по рождению, ни по добродетели не заслужила?!

Войцех отшатнулся, сверкая глазами. Крылья его носа расширились, в углах прищуренных глаз легли складки гнева.

— Да в уме ли ты, князь Якуб? Зачарован? Безумен? Что ты городишь, щенок! На собственную мать князей поднять хочешь?! За что? За то, что не уберегла тебя от топи радужной? Так никто бы не уберег! Ты удел получил отцов! Это бессильный-то, калечный. Получил только потому, что заплатили за твою никчемную собачью жизнь мать и отец, Землица ему пухом, жизнью Эльжбеты. Не стой за вашей семьей чернский Влад, не стали бы соседи терпеть тебя на престоле Бялого мяста. И сейчас не глядел бы ты жадным волком на чужой-то удел! Свой подбери, а то как развернутся князья от Черны в другую сторону и задумаются, не проще ли растащить на клочки твое Бялое из-под бессильного-то князя!

— А отчего ты взял, что бессилен князь Бялого? — с ядовитой насмешкой сказал Тадеуш, потихоньку доставая из сумки под плащом наговоренную книгу, что сам же отец ему когда-то дал. Поднял над головой, позволив белым змейкам силы найти полузабытый путь по рукам, по пальцам под обложку, завертеться по корешку, набирая силу.

Слетело заклятье, что меняло Тадеково лицо. Он опустил книгу в одной руке, другой сорвал с лица проклятый белый платок.

— Ну, каково, отец? Схоронил ты меня, успокоился, всех простил от великой души, а вот он я, живой. Князь бяломястовский!

Тадеуш во все глаза смотрел, как сменяют на лице отца друг друга чувства. Удивление, радость, гнев, страх, презрение…

— Убил? — спросил Войцех глухо.

— Якуба-то? — переспросил Тадеуш, возвращая на место белый платок. Оказалось, так привык он к гадкой тряпке, что без нее уж и не по себе становится. А ну как войдет кто и увидит. — Сам он удавился. Отцеубийца.

— И ты, подлый… — начал Войцех.

Тадеуш глянул на отца холодно, произнес ледяным голосом:

— Я-то? Подумал, что будет с Бялым, с Эльжбетою, когда узнают все, что она носит наследника сразу двух уделов. Что последняя она из рода Бяломястовичей. Вот и стал на его место. Его еще теплую кровь на камень священный пролил. Признали меня все, отец. Не смотрит никто на лицо, если на нем топь след оставила. Так что почитай с осени властвую в Бялом, собираю то, что Казимеж со своими охотами да бабами упустил… Думал, для нее стараюсь, для Эльжбеты. Чтобы было ей куда вернуться из проклятой Черны. Да только некому теперь возвращаться! Некому!

Тадеуш ударил ладонью по стене, уперся в нее лбом, позволяя разгоряченной голове принять в дар прохладу.

— Был я в Черне. Хотел Эленьку забрать, да только старая княгиня отговорила. Попросила не губить Эльжбету, поберечь, дождаться, как родит, собрать князей и ударить по Чернцу… А теперь? Серденька моего, ласточки моей нет на свете, зато Агата Бяломястовская сидит на престоле. Ты говорил, отец, о законе земном и людском. По закону ли это? По праву ли, по совести?

Войцех молчал, разглядывая сына. Он словно бы осел в одно мгновение, осунулся, ссутулился и постарел.

— Мы ведь похоронили тебя, Тадек Лешеку скажешь, что жив?

— Да ты слышишь ли меня, отец? — отмахнулся Тадеуш. — Пойдешь со мной на Черну?

— Нет, князь Якуб, — сказал Войцех без выражения. — Я сына схоронил. Мне чужая земля не надобна. И Лешеку тоже. Не смей к нему за моей спиной ходить, Якуб Бяломястовский. Узнаю, не будет тебе больше пути в Дальнюю Гать.

— Это твое последнее слово, отец? — спросил Тадеуш ошарашенно.

— Крайнее, князь. Но если выйдешь ты против Черны и младенца Мирослава, я стану против тебя.

Тадеуш сжал кулаки, сцепил челюсти, вышел, столкнувшись в дверях с мальчишкою, сунувшимся доложить, что приехал князь Милош из Скравека.

За стариком семенила бледненькая дочка. На какое-то мгновение он засмотрелся на девушку. Она обернулась, бросила быстрый взгляд на алое клеймо на лбу, улыбнулась ласково, приглашая следовать за ними в толпу на базарной площади. Раньше Иларий так и сделал бы. Тенью скользил бы за стройной фигуркой девушки, не обращая внимания на ее спутника — отца или мужа. Притиснутый к ней толпой, дал бы волю рукам, жарким шепотом обещая все земные сладости, если придет она к нему ночью или откроет окошко своей спальни на его стук. Да только теперь не девушка интересовала его, а шедшая перед ней в сторону храма молодая мать с ребенком на руках. С нею шел, придерживая за руку слепого мальчика-подростка, бородач, лицо которого показалось Иларию знакомым.

Верно. Слепой мальчик. Бородатый возчик с железками. Волки.

Сердце прыгнуло, заколотилось у горла. Не ошибся он. Агнешка это. Его Агнешка. Отыскал ее бородач, оставил у себя в дому. Теперь уж не вернуть ее, не забрать. Ребенок у них…

И снова сверкнуло в мыслях молнией.

Не бородача это ребенок…

Он быстро пошевелил бледными пальцами, подсчитывая. Дыхание сбилось. По всему выходило… что его сына несла на руках лекарка Агнешка. Его. Иного и быть не может. Из-за ребенка, верно, и осталась на дворе у возчика.

Иларий рванулся к Агнешке, но скоро вспомнил о том, что знает его бородач и так просто не пустит к лекарке. Как до него не пустил князь.

И верно сделает, что не пустит. У одного Илария не хватило ума понять, что нельзя ее терять, из рук выпускать ни на минуту. Оставил, покинул. Заставил скитаться, ища угла себе и нерожденному ребенку. Не клеймить его надо было князю Владу, а убить сразу за то, как поступил он с лекаркой.

Иларий затаился за углом, следя, как Агнешка поднимается по ступеням храма. Волосы ее, уложенные вокруг головы в прическу замужней бабы, распушились золотыми пружинками во влажном воздухе, сияли, словно огненное облако.

— Эй, клейменый, — сурово крикнул ему какой-то мужик, — нечего тебе на наших баб глазеть, молодчик. Шел бы ты прочь из Черны, пока ноги ходят, а то, не ровен час, и откажут.

Иларий опустил голову, завесив волосами клеймо, пошел прочь, решив лишний раз не нарываться на стычку с ревнителями бабьей чести.

Где-то впереди, в толпе у ступеней храма, где толкались побирушки всех мастей, загомонили. Вытащили откуда-то из кустов мужичка, сжимавшего в руке чужой кошель. Знать, срезал в толпе, да толку не хватило деру по-скорому дать.