Филис Каст - Избранная луной

Зору передернуло.

– Буду знать. Выходит, все не так уж плохо?

– На самом деле справилась ты очень, очень хорошо. Лучше, чем я в первый раз. – Мари собралась с духом и сказала искренне: – У тебя дар. Жрица из тебя выйдет замечательная. Недаром мама выбрала тебя в ученицы.

Зора заглянула Мари в глаза:

– Правда?

Мари кивнула.

– Честное слово.

Зора засияла от счастья.

– Сейчас ты говоришь почти по-доброму.

– Не заставляй меня жалеть о моей откровенности. – Мари, стоявшая рядом с Зорой на коленях, порывалась подняться, но Зора схватила ее за руку.

– Погоди! Не хотела тебя обидеть. А по-хорошему, надо было тебе сказать спасибо.

– Ну, пожалуйста, – ответила Мари, встретив ясный, искренний взгляд Зоры. – А теперь посади свой папоротник, и пойдем спать. Я отвыкла всю ночь быть на ногах.

– Посадить мой папоротник? А где?

– Где хочешь. Ты же его спасла. Он твой, – сказала Мари.

– Это правило? Все спасенное тобой принадлежит тебе?

Мари хотела попросить Зору не торопить события, но их захлестнула лавина криков. Когда истошные вопли и завывания слились в одно-единственное слово, что повторялось вновь и вновь, по коже Мари, словно паучьи лапки, забегали мурашки.

– ЖРИЦА! ЖРИЦА! ЖРИЦА!

– О Мать-Земля! Где они? Кажется, совсем рядом! – Зора, сжавшись в комок, притянув колени к груди, раскачивалась взад-вперед.

Мари глянула на Ригеля. Он стоял и прислушивался, будто тоже пытался определить, близко ли толпа, но шерсть у него на загривке не дыбилась, как в минуты опасности. Щенок подбежал к Мари, прислонился к ней, и в ту же минуту на нее снизошел покой, уверенность. Мари погладила щенка по голове и, наклонившись, чмокнула в нос.

– Что же нам делать? – спросила Зора со слезами и страхом в голосе.

– Сегодня они нам не страшны. Во всяком случае, здесь, в ежевичнике. И я сделаю то же, что делали до меня четыре поколения Жриц, живших здесь – направлю лунную силу на ежевичник, чтобы он защищал нас и впредь.

– Тебе помочь? – спросила Зора дрожащим голосом.

Мари оглядела Зору. Та сидела бледная, взмокшая, измученная.

– Нет, на сегодня с тебя хватит. Я займусь ежевикой, а ты – папоротником.

И, не успев даже подумать о том, что ей впервые предстоит омывать ежевичник самой, Мари поспешила к статуе Матери-Земли. И, как делала при ней множество раз Леда, встала перед Богиней, подняла руки ладонями к небу, навстречу серебристому свету луны. Закрыла глаза и стала считать: раз, два, три, четыре, пять, шесть – вдох. И снова: раз, два, три, четыре, пять, шесть – выдох. И продолжала, покуда сердце, стучавшее как молот, не унялось, а вопли Землеступов, одержимых ночной лихорадкой, не сделались тише шороха листвы в ежевичнике.

И тогда Мари заговорила – как Леда, но своими словами, неповторимыми, искренними. И, произнося их, Мари создала в уме чудесную картину. В ее воображении серебряные струи, что лились от луны в ответ на призыв Жрицы, щедро оросили милый ее сердцу ежевичник, и ветви потянулись к небу, а острые, словно крохотные копья, шипы стали множиться и щетиниться, встав непреодолимой преградой на пути у всякого, кто вздумает причинить вред ей и Ригелю.

Прохладный поток хлынул ей в ладони с такой силой, что Мари стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть. Она едва не утратила точку опоры, но как могла удерживала мысленный образ, твердя про себя вновь и вновь: я всего лишь посредник… всего лишь посредник. Широко раскинув руки, она стряхнула с себя прохладную силу, метнув ее – словно молнию – на ежевичник.

До странности знакомое чувство поразило ее, чуть не сбив с ног.

Сила луны поглотила ее и перекинулась на окрестные кусты, как лесной пожар…

Как огонь, исходивший от солнца. Так похоже! Только лунный свет холодил и исцелял, а свет солнца – который она от горя и отчаяния притянула к себе в день смерти Леды – жег и разрушал.

Как могла я не подумать об этом? Это же я устроила в лесу пожар! Я!

Именно тогда Мари впервые задумалась не о том, кто она, а о том, какие силы ей подвластны.

За ее спиной раздался изумленный возглас Зоры, и Мари открыла глаза, стараясь не потерять нарисованный образ. Ежевичник вокруг нее вспыхнул серебряными искрами. На кончике каждого шипа мерцал огонек наподобие светляка, и шипы росли, наливались силой, жизнью.

– Точно так же получалось у мамы, – прошептала Мари, – пусть до мамы мне далеко.

В тот же миг все кончилось, видение пропало, и ежевичник, хранитель их покоя, вновь погрузился в напряженную тьму.

Мари вгляделась в лик Богини, как всегда, безмятежный. Она напряженно вслушивалась, вся открылась навстречу божеству.

Ничего. Она ничего не почувствовала. Ни намека на присутствие Богини. В смятении Мари подозвала Ригеля, и пока Зора высаживала папоротник, грелась в лучах беззаветной любви своего спутника.

Верный Глаз был Богом. Народ, конечно, звал его Заступником – во всяком случае, часть Народа. Другая часть по привычке уважительно именовала Жнецом. Были и такие, кто старался не замечать его, предпочитая разносить сплетни и сеять раздор. Верный Глаз понимал: ими движут смятение и гнев. Они привыкли почитать мертвое божество и слушать ложь себялюбивых старух, которые звали себя «голосом Богини». И он знал, что нужно сделать, чтобы он и те, кого стоит спасать, познали новую жизнь.

Перво-наперво предстояло очистить Храм.

Храм Жницы находился в центре разрушенного Города. Необычное здание, какое и нужно, чтобы поселить богиню. Все строения вокруг осыпались под грузом лет, но храм, прямой и высокий, выстоял. В темных окнах кое-где даже остались стекла. Больше ни одно здание в городе не было так облицовано. Гладкая зеленая черепичная крыша, а под ней длинные вертикальные полосы рыжего металла, перемежаемые битым стеклом и сливочного цвета камнем, из которого выложены стены.

Статуя той, кого Народ звал Богиней-Жницей, располагалась над козырьком парадного входа в Храм, охраняя его и весь Город всем своим пятидесятиметровым величием. Верный Глаз пристально смотрел на статую, задумчиво поглаживая клеймо-трезубец на плече. Встретившись взглядом с холодным, спокойным взором Богини, он с удивлением ощутил, что какая-то часть его по-прежнему хочет, чтобы она с ним заговорила – пусть даже для того, чтобы покарать за самозванство.

Но она не сделала этого. Не была она божеством. Всего-навсего статуя, величественная, но пустая.

Да, Верный Глаз знал, что ему нужно совершить.