Павел Кошовец - Ремесленный квартал

К священнику, вывернувшему его наизнанку, открывшему ему глаза на окружающее и его конкретное место в нём, у него были особые, сильные чувства. Это и несомненное уважение: обуздать такого зверя, как он (с намертво прилипшим именем Злой) — многого стоит; вполне человеческое восхищение — суметь прочувствовать обстановку и так ловко из блестящего, но вполне рядового священника сделать скачок в иерархи Новой церкви — нужно иметь недюжинный ум (помимо честолюбия и дара манипулирования толпой и отдельными сознаниями сподвижников, сочувствующих и тех же временных союзников — «ночных»); опасение — всё-таки человек, напрямую общающийся с богом уже и не совсем человек — Зерги ведь прославился в среде городских бандитов своим «пристальным» вниманием к служителям Единого и при оказии лично участвовал в уничтожении этих посредников между ним и отвернувшимся (якобы) от него богом. В общем, отец Алий после Единого был единственным, кто часто занимал мысли бывшего «ночного».

Стоит сказать, что при всей своей несомненной занятости, святой отец, кардинал Новой церкви, немало времени уделял личному общению с Зерги. Это не то, чтобы льстило посланнику «ночных», на данный момент вряд ли сумевшему определить свой реальный статус, но было приятно. И не давало возможности мыслям вильнуть в сторону. А после исповеди отцу Алию, духовная связь между ними окрепла ещё больше. Несмотря на то, что вываленные на исповедника ужасы могли поколебать любого слабонервного, тот, по отстранённому мнению Зерги, по привычке продолжавшему краем сознания анализировать происходящее, выдержал это достойно. Но всё — эта тема закрыта. Закупорена, запрятана в самом тёмном уголке сознания.

После исповеди, помимо некоторого облегчения, не давшего, впрочем, полного ощущения обещанной лёгкости и свободы, Зерги испытал некоторую пустоту. Раньше его голова была забита множеством мечущихся в хаотичном движении мыслей, связанных в целом с простым, бандитским существованием, но сложным на эмоциональном уровне общения в среде «ночных», также умевших интриговать для «продвижения» по иерархической лестнице вверх. Но Зерги — Злого как-то мало трогала подобная конкуренция — он на все сто процентов оправдывал свою кличку, и связываться с ним глупцов и драконов не было с тех пор, как он в порыве ярости убил тройку вполне серьёзных бойцов, а на «разборе полётов» у самого Кривого Дужана, где также присутствовал и его непосредственный командир — Рыжий Кари, хладнокровно заколол руководителя той, так неудачно (и не вовремя) подвернувшейся тройки. Впечатлённый Кривой, тоже не отличавшийся особым терпением… постеснялся своей властью кончить строптивого «вассала»… и вынес проблему на решение Бешенного. Хозяин, своим Даром как обычно бесцеремонно просканировавший виновника, определил, что Злому на собственную смерть начхать, о содеянном он абсолютно не жалеет и впредь намерен поступать также — на невежливое обращении отвечать ударом ножа, уже тогда известного по имени Пьющий кровь. Самый одиозный главарь «ночных» Агробара подумал, подумал и решил: такой кадр нужно сохранить для будущих свершений. Тем более намётки к изменениям и прочим рокировкам в ожиревшей столице уже были. Вот так Зерги попал в некий вакуум — он был вне конкуренции, чересчур прямолинейный даже для не очень стесняющихся в чувствах бандитов. И действительно кровожадный — он так и рыскал, где бы пустить кровь. Особенно священнослужителей. И даже срывался в провинцию, если только появлялся соответствующий заказ. А теперь, выходит, он был лишён привычной «наполненности». И оказался… пуст. Словно винный мех. Даже без капли остаточной кислятины. И стал заполнять себя словами.

Одно каноническое обращение сменялось другим, чередовалось с бессвязными, эмоциональными воззваниями. И вновь возникали прохладные, выверенные, как угли в руках, слова, знакомые с детства, после отброшенные в отчаянии и вроде бы забытые. Ан нет, они проявлялись в разуме, проникали в истерзанную, превратившуюся в разбросанные, удалённые друг от друга клочки души. Некоторые серые, безрадостные, некоторые холодные, словно глаза змеи, и последние — вечно кипящие вулканической лавой, выстреливающие протуберанцами щупалец в сторону любой мишени — жертвы.

Он молился порой неистово, но чаще терпеливо — качество, без которого невозможен хороший вор или сидящий в засаде убийца. Иногда ему казалось, что он спит, и происходящее — всего лишь сон. Странный и как бы во спасение, но положительные эмоции чередовались с недоумением — как такой, как он вообще может иметь нормальную человеческую перспективу? Это скорее всего иллюзия. Ему нет прощения. И если бы Единый даровал такой выход, он бы непременно им воспользовался — удавился. Поэтому частым логическим завершением мысленных троп было: «Не верю». Что, впрочем, не мешало торить путь к чему-то светлому. Пускай иллюзорному. Но даже с ним в сердце не было бы так обидно расстаться с бренной оболочкой. Это странное состояние сопровождалось неимоверной усталостью и постоянным головокружением, списать которые легко можно было на пост, что ещё вначале навязали ему (а после он и сам не был против всего лишь хлеба и воды). В общем, он чувствовал себя зависшим между небом и землёй, терзаемой ветрами оболочкой, несмотря на забрезживший маячок, пока что неприкаянной. Но главное — отец был бы чрезвычайно рад его мыслям, направленным как бы на внутреннее исцеление.

Периодически он возвращался в келью, чтобы неторопливо прожевать кусок хлеба из муки грубого помола и запить его кружкой холодной родниковой воды, что неизменно появлялись будто по волшебству. Хотя, если задуматься, ничего необычного в этом не было. Наверняка за ним постоянно следят. И точно не один человек. Минимум двое — чтобы, когда один выполняет роль посыльного, второй продолжал наблюдение за не совсем обычным гостем Храма. Своевременное появление отца Алия — наверняка следствие плотного опекания. То, что он никого поблизости подходящего на эту роль не видел, ещё ничего ни о чём не говорило — ему, собственно, было начхать, кто за ним приглядывает, носит воду с хлебом и регулярно чистит «туалет». Потом, поев, ложился и пялился в потолок. Это был момент, когда поток слов — обращений к Единому на время иссякал. Зато появлялись иные, дурные мысли.

Ещё одним следствием бесед с отцом Алием, помимо духовного очищения, стало негативное отношение к людям, нарушающим заповеди Божьи, и к которым конечно же относились все бывшие товарищи по предыдущей жизни в общем, и верхушка бандитской группировки в частности: Бешенный, Кривой Дужан и даже относившийся к нему чуть ли не по-отечески Рыжий Кари. Нет-нет, да и прорывались стихийно мысли о том, как легко он мог бы упокоить этих паразитов общества, драконов… Всё-всё, не ругаться. Этот парадокс изрядно напрягал его. Ведь Единый не поощрял убийство (одна из заповедей: не убий), тем не менее, требовал «выпалывать сорняки». Вариант, как словесное перевоспитание таких монстров преступного мира, как Бешенный — это даже не смешно. С его Даром, когда он видит все намерения окружающих насквозь, и с целой толпой телохранителей и соратников, приспешников, специализирующихся долго и плодотворно на ниве отнимании жизни, нужна целая армия, чтобы его уничтожить. Так что мысли о «чистке» среди «ночных» были гипотетическими и всего лишь отголосками целой жизни, которая не желала так просто отпускать Злого…