Танит Ли - Белая Ведьма

Он перестал говорить, уставясь мне в глаза.

Мне сделалось холодно, так холодно, но я улыбнулась ему, хотя он и не мог этого видеть за маской шайрина. А в ледяной скорлупе стучала клювом алая птица, пробиваясь на волю. Распар, наверное, сохранил бы меня для себя, пожелай я остаться с ним, но Распару больше всего хотелось сохранить свое доброе имя. Так он расплатился за оружие с севера.

Я встала. Встал и Асутоо. Мы стояли лицом друг к другу, совершенно неподвижные и безмолвные, когда я поворачивала в руке клинок.

– Асутоо, брат мой, – заговорила наконец я, – мне подобает отблагодарить тебя.

Скорлупа рассыпалась, и она наполнила меня, растекаясь, теплая и яркая, из моего нутра мне в легкие, сердце и мозг; а из мозга в руку, в кисть, в нож. Я ткнула им вперед и вниз, в пах, повернула и вытащила. Я, которая помнила, как убивать чисто, воспользовалась привилегией своего рода и забыла об этом. Он нагнулся вперед, застонав от мучительной боли, пытаясь удержать руками кровь. Я прислонилась к стене пещеры и наблюдала, как он умирает. Это заняло немного времени.

Затем я повернулась и вышла из пещеры, спустилась по склону и нашла стреноженных лошадей, щиплющих мокрую от дождя траву. Ливень поубавился. Я вытерла нож о мох и вложила его в ножны. Забравшись в седло, я легчайшим давлением коленей направила коня вверх, к горам.

Неподалеку от гребня я вдруг обернулась и посмотрела на темную пасть пещеры; из нее, казалось, извергался водопад, не белый, а красный. Алая птица во мне била теперь крылами и рвалась на волю. Она вырвалась из моего рта в длинных кровавых потоках звука, и конь подо мной, перепугавшись, понес вверх, вверх, все выше и выше, пока не показалось, что мы покинули землю и полетели в ярко красное небо.

Один за другим красные цветы падали из моих рук в темную шахту гробницы. На дне ее лежал мертвец.

– Плачь, – говорили окружающие меня голоса. – Если ты заплачешь он будет жив. Но я не могла заплакать, хотя горло и глаза мои опалило от непролитых слез. Он уже преображался – было слишком поздно. Он превратился в зеленый твердый материал, в человеческую фигуру из нефрита.

– Карраказ, – сказала я во тьму. – Я здесь, Карраказ.

Но Карраказ не приходил. Древний демон зла и ненависти спал где-то глубоко во мне, наглотавшись крови Шуллат, деревень, купцов у брода, Эссандара и других на Сиркуниксе, но больше всего раздувшийся от крови Асутоо.

– Мы с тобой одно целое, ты и я, – так он сказал мне в Ки-уле.

– Со Карраказ энорр, – прошептала я. – Я Карраказ.

Я не знала, как именно попала туда, на то высокое гулкое место. Я вспомнила в ужасе бежавшего подо мной степного коня, но потом… Вероятно, я упала с него или он сбросил меня. Я находилась очень близко к небу; я скорее чувствовала это, чем знала, ибо лежала в черной дыре в скале. Я говорю в дыре – полагаю, это была пещера, и тьма была настолько густой, что замыкала плотнее любого камня. Никакого света. И все же под веками у меня свет: бледный, зеленый и красный. Не знаю, сколько я пробыла в той пещере, наверно целых пятнадцать дней. Было очень холодно, и я по-настоящему ни разу толком не приходила в сознание. Сны, галлюцинации и мрачная реальность перемешались между собой и растворялись друг в друге. Не могу по-настоящему сказать, что я чувствовала. Могу лишь вспомнить ту возникающую вновь и вновь фантазию, что, если я только смогу заплакать, Дарак вернется ко мне целым и невредимым, и каждый раз жгучие слезы почему-то не брызгали из глаз, а он превращался в Нефрит.

Голоса, новые голоса. Не голоса у меня в голове, а чуждые голоса извне. Глухой голос, призывающий и нетерпеливый; более высокий и мягкий голос, пронзительный, держащийся чуть позади, но ненамного. Потом другие звуки, безошибочные и отчетливые в темноте. А потом недолгая тишина. Внезапно девушка испуганно зашептала:

– Гар, Гар! Смотрю!

Гар что-то крякнул.

– Нет, животное. Вон там.

Между ними возникла небольшая перебранка, а затем Гар подвелся на ноги, рослый, лохматый, явно давно не мывшийся мужчина. Его черная тень, чернее, чем окружающая меня тьма, упала мне на глаза.

– Сиббос! – пробормотал он имя какого-то божества, употребляемое одновременно в качестве клятвы и ругательства. – Это парень, нет, женщина – женщина в маске.

Девушка, подобрав юбки, взобралась к нему.

– Она мертва.

– Нет, вовсе не мертва, сука ты слепокурая. Я сниму эту маску.

Его большая ручища потянулась к моему шайрину, и в тот же миг моя собственная взметнулась и отбила его. Он выругался и отпрыгнул назад, пораженный, а девица завизжала.

– Жива, спору нет, – пробормотал он. – Кто же ты тогда?

– Никто, – отвечала я.

– Просто, – заметил мужчина. И повернулся к выходу. Девушка схватила его за руку.

– Ты не можешь так вот оставить ее здесь.

– Почему бы и нет?

Они спорили, пока мужчина, насвистывая, спускался к выходу из пещеры, а девушка висела у него на руке. А затем внезапно он снова выругался, прошел широким шагом обратно и подмял меня. Он перекинул меня через плечо, и то ли по злобе, то ли по неловкости треснул меня головой о какой-то выступ. Боль пронзила мне висок, словно укус гадюки, и меня швырнуло обратно во тьму.

Я думала, что нахожусь в стане, в ущелье. Тот же дым и сумрачный свет, а вокруг меня то, что походило на скопище шатров. Жарилось мясо, бегали собаки, как будто пинки все еще удивляли их. Над головой что-то постоянно скрипело – желтая дуга на темном фоне.

– Не принести ли ей немного мяса? – спросил голос.

– В таком состоянии она но сможет есть мясо; только похлебку или кашку. – Это говорил старческий голос, и вскоре говорившая старуха склонилась надо мной. Ее было легко определить именно как старуху: лицо ее избороздили морщины, покрывшиеся в свою очередь собственным слоем морщин, как песок после отлива моря. Кожа у нее пожелтела, но зубы оставались изумительно белыми и острыми, походившими на зубы мелкого свирепого зверька. Глаза у нее тоже были очень яркими, и когда она двигалась, то напоминала змею, гибкую и сильную. Она склонилась надо мной, но я закрыла глаза.

– А как насчет маски? – спрашивала девушка. – Разве ее не следует снять?

– Это шайрин, – ответила старуха. – Она степнячка. Они считают, что если будут гололикими при ком-либо кроме собственных мужей, то умрут. Девица презрительно рассмеялась.

– Смейся, смейся. Тебе никогда не вдалбливали с детства такой веры.

Ты видела когда-нибудь проклятого человека? Нет, явно не видела. Ну, целительница налагает на него проклятие и говорит: «Через десять дней ты падешь замертво». И человек уходит, настраиваясь на это, и на десятый день он просто делает, что она говорит. Все дело в том, во что ты веришь, девочка. И если она думает, что умрет, если окажется без маски, то нам лучше оставить ее как есть.