Александр Михайловский - Храм Вечного Огня [СИ]

Картина штурма, если поглядеть со стороны, была еще та. Амазонки (три взвода из четырех), уставив перед собой устрашающие лезвия штыков самозарядок Мосина, под развевающимся красным знаменем 119-го стрелкового полка, ревущей от ярости и возбуждения волной хлынули внутри храма Тойфеля. И в этот момент главной мыслью, отягощающей мою голову, было:

– Господи, лишь бы никто из них не напоролся на арматуру, не споткнулся в проломе, не свалился в воронки, образовавшиеся после попадания пробивших стенку навылет болванок, не сломал себе ногу, и не оказался затоптан своими товарками…

Но все обошлось – и я сам, и взводные, и отец Александр тоже успешно преодолели эту преграду. А там, внутри, царил самый настоящий филиал ада. Нашему взору предстало огромное и мрачное куполообразное помещение, тускло освещенное багровым огнем факелов и чаш с горящей в них нефтью, чад от которых поднимался вверх и вытягивался в небольшое круглое отверстие на самой верхушке купола. Стены этого зала были завешаны длинными полотнищами цвета запекшейся крови, каждое из которых делил на четыре части черный крест, а в самом центре этого креста красовался белый круг с черным пауком нацистской свастики. Один в один нацистский военный штандарт. Такой же рисунок был изображен мозаикой и на полу зала, причем в центре свастики стоял крестообразный алтарь-жертвенник, на который укладывали жертву – для того, чтобы ее заживо выпотрошить. Алтарь был окружен большим количеством тевтонов, среди которых были и жрецы старших степеней, обслуживающие этот конвейер смерти, и высокопоставленные деятели ордена, или просто знатные тевтоны – с супругами и зачастую с детьми, которые наблюдали за жертвоприношением, которое проводил сам тевтонский Архипрелат, заляпанный кровью жертв как заправский мясник.

Вбежавшие внутрь через пролом амазонки получили приказ убивать всех, до кого они смогут дотянуться, кроме тех, кого тевтонские жрецы явно приготовили к принесению в жертву. Поэтому, огибая воронки и завалы из обломков стены, они продвигались по залу, без счета тратя патроны в частой, но очень точной стрельбе. На короткой дистанции полуоболочечные пули супермосина производят просто сокрушительное действие на человеческие тела. Если входное отверстие – это маленькая дырочка по калибру винтовки, то выходное выглядит так, будто в человека попали из мелкокалиберной пушки. А если на тевтоне были надеты доспехи – хоть парадные, хоть боевые – то их прошибало будто чугунным ядром, вдавливая рваный металл внутрь человеческого тела, в результате чего сквозь продырявленный живот можно было видеть все насквозь.

В то же время доспехи из комплекта штурмоносца с легкость останавливали стрелы, выпущенные из рычажных арбалетов, которыми в первые секунды штурма уцелевшие охранники пытались закидать нападающих. Потом охранники кончились, а штурм продолжился. Вот из пролома внутрь храма стал попадать яркий дневной свет, а снаружи запели на одной басовитой ноте оборонительные турели, прикрывающие нашу операцию от поднятого по тревоге лейб-гвардейского регимента. Хорошо, что мы не видим того, что там сейчас происходит – зрелище, внушающее почтение, но малоаппетитное. Бойня для скота выглядит не в пример аккуратнее.

Резня была страшная, пули вязли в плотной толпе отборных тевтонских элитариев, вместе с Великим магистром и Архипрелатом собравшихся у алтаря прямо в центре помещения под куполом. Убитые просто не успевали упасть или валились на своих соседей, на какое-то время прикрывая их от смерти, но частый треск выстрелов звучал не переставая, и вопли умирающего тевтонского начальства смешивались с глухим заунывным стоном-пением, доносящимся откуда-то из подвальных помещений храма, где приносили в жертву сервов, не удостоенных чести попасть к херру Тойфелю на главный алтарь.

Кровь лилась рекой – вместе с мужчинами, представляющими собой правящую верхушку Тевтонии, тут же гибли их жены и зачастую даже дети, но жалости не было ни на йоту. Возле алтаря штабелем громоздились худые обнаженные обескровленные тела уже мертвых жертвенных «овечек» с выпотрошенными животами и вскрытыми грудными клетками. Толпа тевтонов в парадных черных одеждах, рясах и доспехах таяла как кусок льда, попавший в крутой кипяток. Последних первосвященников, сгрудившихся возле смертельно раненого Архипрелата, амазонки с исступленной яростью добивали штыками, стремясь не повредить хрупким и нежным, как фарфоровые статуэтки, девочкам. Жрецы херра Тойфеля, привыкшие равнодушно резать на алтаре беззащитные жертвы, теперь сами знакомились с острой сталью. Коротким коли – и из спины выглядывает окровавленное острие ножевидного штыка, насквозь пробившего жирное жреческое тело. А силушка теперь у девчонок-амазонок немалая, и штык входит в жреческие туши легко, будто в масло.

Тем временем, пока у алтаря добивали последних жрецов, пулеметные расчеты установили напротив главного-парадного и двух боковых выходов по одной скорострельной машинке мосина на трехногом станке. Но угроза пришла не со двора, где облетающий храм по кругу штурмоносец, должно быть, собирал кровавую жатву своими оборонительными турелями, судя звукам рвущейся базовой струны: «пиу», «пиу», «пиу», «пиу». Через расположенные у боковых выходов лестницы на нижний ярус к нам разом полезла вся обитающая там шваль. Охранники, надсмотрщики, младшие жрецы, которым дозволяется резать только тупых работяг, и прочая подвальная биомасса, которая попыталась кинуться на моих амазоночек, но разом полегла под пулеметными очередями.

Стоило понимать, что все убитые в этом храме (неважно на какой стороне они пребывали при жизни) попадали в охотничий ягдаш херра Тойфеля. Сейчас, когда мы имели полный и беспрепятственный доступ к алтарю, надо было быстро делать свое дело, пока злобное божество, жадно пожирающее души своих последователей, не очнулось и не набросилось на нас со всей своей мощью. Но едва мы с отцом Александром и Коброй приблизились к залитому липкой кровью средоточию зла, как над крестообразным алтарем появилось багровое сияние, и вверх начал быстро подниматься туман того же багрового цвета, складывающийся в гротескный образ гипертрофированно мускулистого человека, на плечах которого сидела козлиная голова с волчьими зубами. В правой руке этот человекокозел сжимал двулезвийную секиру-лаброс из какого-то темного сплава.

– Уйдите, смертные, – угрожающе прорычало это угробище, – это мое место, мой дом и моя земля!

В ответ вокруг отца Александра вспыхнул уже знакомый нам бело-голубой свет, отчего мрачный и полутемный храм херра Тойфеля оказался освещен так же ярко, как и открытая площадь в яркий солнечный полдень, а темно-багровые полотница на поверку оказались ярко-алыми. Глубокий звучный голос отца Александра раскатисто произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» – и перед нами возникла сияющая таким же призрачным светом фигура воина в полном древнерусском чешуйчатом доспехе, обеими ладонями сжимающая рукоять длинного двуручного меча, плашмя возлежащего на железном наплечнике.