Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

Ларна временами, когда бера особенно плотно накрывала тень, поглаживал свой топор и чуть подавался вперед, с сомнением глядя на границу зелени, отделяющую доступный людям мир от того немыслимого и непонятного боя, что не утихает совсем рядом. Раны на теле зверя теперь были видны отчетливо, на шее и на плече шкура свисала клочьями, кровь впитывалась в песок, и тьма накрывала бера плотнее и гуще, и ему всё больших усилий стоило вырваться из-под её удушливого плена хоть на миг…

Солнце поднялось чуть выше, в его багрянце прибыло яркой красной меди. Ларна совсем уже решился, встал, отмахнулся от испуганно охнувшего Малька и шагнул к краю полянки. Но тут один из бликов рассвета прорисовался особенно отчетливо. Зашевелился и скользнул, обретая собственную жизнь.

Он оказался совсем ненамного крупнее обычных вузиби – тот, кому поклонялась пустыня. Зато двигался быстро и в повадках змея разбирался безупречно.

Малёк подвинулся ближе к Ларне. Бывший выродёр наконец-то отложил топор и подсел к неподвижной, полубезумной от зрелища Тингали. Приобнял ее за плечи.

– Хол задохнется под ковром. Надо его доставать, – посетовал Малёк.

– Займись, – согласился северянин, не отрывая взгляда от боя в долине. – Так их, в макушку. Эх, надо было одолжить топор ребятам. И всё же поучаствовать… только на кого я брошу вас?

Малёк насмешливо фыркнул. Оттащил тяжёлый ковёр, жалостливо глянул на сухого выра, обмякшего и неподвижного. Вскрыл флягу с водой и стал бережно протирать панцирь, уделяя особое внимание области жабр и стыкам пластин. Хол зашевелился, застонал. Нащупал флягу и сделал несколько больших глотков. Полежал молча, тихо. С трудом приподнял глаза на помятых стеблях. Глянул в долину и снова поник.

– Я всех подвел, – тихо ужаснулся он. – Я поверил в мираж. Как личинка! Как самая глупая и недоросшая ущербная личинка… там был Шром, он меня звал. Как я мог поверить, что среди сухой пустыни…

– Там был мой прежний дом и мама звала меня, – кивнула Тингали, подсаживаясь ближе к выру и помогая Мальку поливать его водой, смывать и стряхивать песок. – Я тоже поверила и тоже побежала.

– Там имелись толпа котят и здоровенная добротная изба моей личной постройки, – рассмеялся Ларна. – Я бы тоже побежал. Но не успел, Тинка рванула быстрее меня, и я очнулся. Мне без разницы, там котят спасать или тут.

– Там стояла у причала моя галера, она ждала одного меня, чтобы начать путь на север, в неведомые земли, – вздохнул Малёк. – Но Ким так огрел меня, до сих пор в ухе прибой шумит. И щека горячая. Тингали, я вижу бой. Но кто там наши-то? Одно, простите, зверье ворочается. Хотя змеюка на вид противнее всех и её, вроде, одолевают.

Ларна вскочил на ноги и снова глянул в долину. Картина боя изменилась разительно: теперь бер всеми лапами упирался, удерживая тёмную шею и не давая ей сгинуть, зарыться в песок. Ящер рвал шкуру тьмы, полосовал хвостом чёрный песок, и тот светлел, на нём проступали краски дня. Постепенно пятно мрака сжалось, объединившие свои силы бер и ящер выволокли змея на поверхность целиком, и тот корчился, истекая тёмной кровью… Рассвет разгорался всё ярче, пески выглядели рыжими, обыкновенными, всё более полно принадлежащими миру людей…

Лес, созданный Кимом – наоборот, дрожал и таял. Распадался мороком утренней дымки. Бер последний раз оглянулся на поверженного врага и, оставляя следы крови, сгинул в последних прозрачных тенях под ветками. Ящер не пропал, он наполнился сиянием солнечного золота, горел ярко и был виден отчетливо. До мельчайшей чешуйки. Он взобрался на гребень холма. Оттуда начал спускаться в долину, утаптывая песок, приплясывая на всех лапах. Он скалил широкую пасть победно, весело – и даже, кажется, подмигивал. Двигался по кругу, рисуя хвостом узор и сжимая свой круг с каждым обходом долины, пока не достиг её середины и не свернулся там в кольцо, замыкая сложный рисунок своих же следов.

Подул ветер. Песок зашелестел, весь дальний, южный склон холма двинулся в долину, словно он стал живым. Засыпал и след ящера, и самого его, видимо, тоже – люди не могли понять наверняка, глаза устали от сияния утра и от ветра – бьющего в лицо, сухого, горстями бросающего песок… Наконец, всё стихло.

Пустыня осталась лежать утренняя, рыжая, бескрайняя и однообразная.

– Убрали прореху, – Тингали очнулась, с удивлением огляделась. – Совсем убрали. Канва тонкая, слабая, но целенькая. Ей теперь долго расти и развиваться до здорового своего вида. Ларна, можно нам уже идти домой? Круг травы сгинул. И где мой брат, я не понимаю. Страшно мне, больно… Хочу на север поскорее, хочу увидеть деда Сомру. У кого ещё такое спросить можно? Только у него.

– Куда ты собралась днём, непутевая? – вздохнул Ларна. – Сейчас раскинем полог, отдыхай до заката. Тогда и решим, как выбираться отсюда. В целом я соображаю, что север там. Но требуется в точности указать место, где нас ждут и встречают. Это слишком непросто… Впрочем, по тутошней поговорке, пожалуй, вечер утра мудренее.

Ларна зевнул, щелкнул зубами и заторопился добывать из вьюков ткань. Малёк помогал, хмуро озираясь и ужасаясь: за ничтожное время восхода из семи путников осталось четверо. Где прочие, что с ними? Судя по спокойствию Ларны, унывать никак нельзя. Всё обошлось. Понять бы, как? Повторно обмытый и смазанный маслом Хол затих, тоскливо вздыхая. Глаза на стеблях он втянул. А нижние до сих пор нещадно болели, Тингали сидела рядом и капала в них воду, оттянув веко и пытаясь смыть остатки песка. Закончила, улеглась, касаясь рукой панциря. Малёк пристроился с другой стороны, тоже вплотную к выру. Их осталось так мало, что отойти, отодвинуться сделалось невозможно и страшно. Только Ларна мог не бояться или не показывать своего опасения. И это давало надежду.

Вот он, сам, от макушки до пят – северная сказка людей. Усмехается в усы, задаёт корм ящерам и проверяет лапы страфов. Прежде это делал проводник…

Наконец, Ларна завершил работу и улегся, накинув на голову ткань, чтобы солнце не пробиралось под веки и не мешало отдыху.

Клык порой судорожно клокотал и озирался, жалобно пищал, как маленький – звал хозяйку. Не выдержал, в один удар клюва перерубил повод и забрался под полог, вплотную к боку Тингали. Пришлось, перемогая жару, обнимать его шею и гладить, обещая утешение.

Наконец, все заснули.

Серо-узорчатый выр размеров Юты ар-Рафта уже сам по себе заметен издали и привлекает внимание. Герб, нанесенный на хвостовую пластину, люди успели запомнить. Замков не так много, семнадцать. Столько же и гербов, обозначающих не просто семьи, но владельцев земель… Даже среди них Рафты значимы и уважаемы. Негласно их именуют теперь хозяевами севера. Юта знал и сплетни, и настоящее положение дел, для него, как он полагал – невеселое…