Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

– Так на палках мы тоже объяснялись. Я сломал обе, – усмехнулся он. – Вот щепкой по скуле и задело. Вроде отметины, чтобы впредь думал крепче, прежде, чем соваться в чужой уклад со своими северными советами. В общем, Тинка, через три года эта сказочка чем-то закончится, не ранее. Я послал его к Сомре за советом.

– Правильно. Только мало ли, кто с кем танцует. Я так понимаю, это не обязывает…

– Тингали, наш наглец Вузи учился наречию севера у Барты. Потом в городе, у выров, ведь Барта выставил его из дома. Не знаешь, почему? Я вот не сомневаюсь в своих предположениях… у неё душа южанки, она внешне вся в маму, но кое-что от папы-северянина ей все же досталось.

– Умение есть вилкой?

– Глаза у неё не чёрные и не карие, – задумчиво сообщил Ларна. Покосился на меня с отчетливой насмешкой. – Дальше рассказывать сказочку, или угадала уже сама?

– Только не синие, – охнула я. – Тогда он точно…

– Скорее фиолетовые, – уточнил Ларна. Глянул на парус, на ходовые канаты, натянутые помогающими нам вырами. – Ладно же… ты-то чего сидишь без дела? Я убил в себе тьму на три года вперед. Ты пока не расстаралась так усердно. Бери палку и работай. Не то позовут танцевать, а ты и не отобьёшься.

В ночь мне приснился сон хуже прежнего. Опять безумный выр мчался, чтобы смять ни в чем не повинного сородича. Небольшого, почти не вооруженного. Он подбегал все ближе и ближе. Я кричала, рвала гнилые нитки, уже не думая, опасно ли это и есть ли за мной право. И видела все одно – яд злобы в глазах выра, острые колья ловушки, смазанные ядом… Гнилость, ложь, подлость.

Опять я проснулась от того, что меня тормошил и спасал Ларна. Всё ему рассказала. И даже тогда, разделённое с капитаном, впечатление от сна осталось мучительным. Не столько даже ярость и безумие незнакомого выра донимали меня, как безнадежность прочего – ядов, злобы и розни. Я будто тонула в них, задыхалась. Хол, которого Ларна, оказывается, просил приглядывать за мной, нехотя признал: что-то такое есть в сне, невнятные нитки, сложные, связывают его со мной, со всеми нами. Увы, поймать хоть самый кончик и разобрать – не удалось…

С утра я вцепилась в палку с узором танцующих ящеров сама, без понуканий. Хватит уже отсиживаться за широкой спиной Ларны. Должна и сама хоть недолго, а продержаться, если что. Знать бы, – а собственно, что?

До ночи я так намахалась палкой, что рухнула в сон без видений. Утром боевитости стало поменьше, боль уняла её. Но Ларна слушать моих жалоб не захотел. Показал новые движения, заставил нас с Мальком работать вдвоём. И я поняла, что оставшиеся до столичного порта дни будут трудными. Спорить с капитаном на его галере не дозволено даже мне. То есть спорить-то я могу, но прав будет Ларна. Как сам он сказал – «неизбежно». Я это хорошо запомнила…

Михр проснулся и первым делом глянул в окно, уточняя время. Полдень уже миновал, даже неловко. Отдохнул столичный ар-клари, нечего сказать! Как будто дознание катится само, пущенным под горку возом… Глупости! Вчера удалось приложить немало сил, чтобы этот самый воз сдвинуть с места. Но пока он едва начал путь на гору, требуя постоянной тяги, именно так. Нет не то что имени убийцы, нет даже понимания картины преступления, не ясно, кому выгодна смерть выра, что стало главной её причиной – интриги, тросны в сумке курьера или просто золото… Михр сел, мрачно рассматривая свой измятый наряд – в одежде лёг, до чего вчера вымотался! Под бок завалилась вещица, уткнувшаяся острой пряжкой в ребра. Она за ночь впечаталась в тело накрепко.

Та самая штуковина без внятного названия и назначения, взятая из дома, где хранилось воровское золото. Михр добыл вещь и осмотрел, недоумевая: прежде подобных не доводилось видеть. Можно предположить, что это некое крепление. Его основа – толстая кожа, усиленная железом, отчего-то совсем ржавым, хотя вещь сама новая, это заметно по выделке и виду кожи. Михр устало потёр затылок, признаваясь самому себе: не отдохнул. То ли стар стал, то ли умотал его за день князь Юта… Вот уж кто непостижимо здоров и столь же неутомим! Носится и носится, словно иной скорости не ведает: всегда бегом и всегда без единой лишней остановки. Пёс его, и тот язык высунул к вечеру. Оказывается, так собаки проявляют усталость, сам Юта и пояснил.

Прежние заботы нудно шумели в голове, пробуждая раздражение и усиливая дурное настроение. Причина его понятна. Жены нет рядом! Обычно ждёт, кваском отпаивает, сбитнем или даже крепкой настоечкой. Вот уж в чем она умна: всегда знает, что потребуется мужу для удачного начала дня. Завтрак, забота и эти её охи-вздохи… Привык. Оказывается, вредно что-либо в жизни менять, наслушавшись сказок. Подарил бабе побрякушки в ларце – она и возомнила себя княгиней. Михр ещё раз потер затылок. Огляделся, заметил на кресле у кровати полный набор одежды. Рядом, на столике – кувшин с запотевшими капельками влаги на стенках. Глиняный, деревенский, с простеньким узором в одну краску, без глянца. Сделалось неловко. Его «княгиня» всё та же, приготовила утреннее питье, да только иные дела, видно, отвлекли… Ушла ненадолго, он как раз и очнулся.

В кувшине оказался подходящий напиток: кислый клюквенный сок. Усталость вроде чуток отодвинулась, шум забот улёгся, раздражение сменилось благодушием. Сделалось слышно, что в соседней комнате разговаривают. Тихо, шепотом, стараясь не потревожить покой хозяина дома. Михр начал переодеваться, заодно прислушиваясь к звукам за дверью. Звякают чем-то, шелестят. Вещи перебирают?

– Эти подарил давно, когда я старшего нашего мальчика носила. Слабенький родился, умер в три годика, – смутно знакомый голос осекся, давняя беда ещё помнилась, её боль не ушла вся, без остатка. – Красивые, правда? Он сказал, мне идут южные камни. Была зима, хотелось праздника глазам. Они такие багряные, словно солнышко на зорьке…

В комнате вздохнули в два голоса, притихли. Снова зазвякали, перебирая вещи. Михр зевнул, потянулся, допил сок, застегнул пояс. Дело ясное: гостит жена Скрипа. Не иначе, Юта додумался поселить её здесь. Правильно, что за жизнь бабе на галере, в порту? Безвылазно сидеть в каюте, опасаясь всякого шороха… Порт – мир закрытый, жёсткий. Не женский.

– Золотая ящерица, тоже южная, из Арагжи, – совсем иным тоном сказала жена Скрипа. – Гляди, глаз у неё синий. Оберег от ночных страхов. Я трусиха. Одна боялась оставаться дома, намаялся он со мной.

– Что же ты оставила память такую важную, живую? – это уже рассудительный голос хозяйки дома. – Да разве дело, бросать дарёное мужем? Я из деревни всё привезла, что мы вместе покупали. Чужие вещи, они и есть чужие. Хоть из золота, хоть из чего ещё. Я проснулась, увидела на руке браслет – сразу поняла, не мой он. Уж чего только не передумала! Даже плакала. Спасибо, ар Юта пожаловал, тебя привёл. Мы и разобрались сразу. Забирай свой ларец. Весь, слышишь? Иначе из дому выгоню. Муж дарил, а она гляньте – вся исходит на чёрную неблагодарность!