Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

Я вздохнула, поудобнее расставила стопы на мокрой и немного скользкой палубе. Если палка не деревянная, от влаги она не замокнет, а после не рассохнется от жары. Ларна, как всегда, прав. Нет мне места на празднике, там сегодня танцует сам Вузи. Надо исполнять урок. Убивать в себе тьму. Её многовато накопилось, сама удивляюсь… ну какое у меня есть право злиться на девушек, улыбавшихся Ларне? И как мне не совестно припоминать, каков сам капитан со спины, какая у него походка и как бегут под кожей волны жил.

Блок, выпад, ещё выпад. Широкие взмахи, и короткий отдых во время приветствия. Долой посторонние мысли! Я убиваю тьму.

После двух сотен повторов тьма убилась вся. Мыслей не осталось, сил тоже. Я кое-как отдышалась, слушая сердце, возомнившее себя барабаном. Оно ухало в груди и отдавало звоном в уши… Сумерки уже затенили город, пар стёк к воде и накрыл её одеялом, да так, что самой воды и не видать. Я тоскливо вздохнула, припоминая, как Ким рисовал пальцем узор на тумане и тот оживал, помогая плести сказку. Клык подобрался поближе, потёрся клювом о плечо. Я охотно поделила свой ужин на двоих. Ему отдала жаркое, а сама слопала рыбину, облизываясь и жадно прихлебывая местным сладким соком. Говорят, добывается из орехов. А те орехи на деревьях растут. Ну все не так, как у нас на севере, дома.

– Скоро станет прохладнее, мы пойдем домой, на север, Клык, – пообещала я, почёсывая мелкие чешуйки под горлом птицы. – Там нас ждут. Я очень в это верю. Мой Ким ждет, живой-здоровый… и твоя хозяйка тоже. Проводишь меня до замка, страж? Или даже покатаешь?

Клык заклокотал и охотно подогнул ноги. Он был весь мокрый после дождя. Смешной, всклокоченный… Поднялся, неторопливо побрёл по пустым улицам, не ускоряя шага и не отрываясь далеко от сопровождающих нас двух моряков. Барабаны рокотали и гудели у воды, во влажном воздухе звук разносился далеко, гулко. Люди смеялись, пели, звонко хлопали в ладоши. Дождь, это благословение небес, посланное свыше и принятое с должным восторгом, кончился давно, ещё на первой сотне повторов движений урока. Но успел он вымыть из города пыль. И даже осадил удушливый жар. Стало свежо, особенно в мокрой насквозь рубахе. Влажная ночь шелестела незнакомо, загадочно. По широким листьям ползли капли, шлепались ниже, на иные ветки. Звонко цокали по камням. Земля, впервые за долгое время напившись воды, впитывала её, шуршала и пощёлкивала, продолжая «глотать» влагу и отдавать её траве, корням деревьев. Птицы пробовали голос, готовясь к сезону дождей, брачному, праздничному для всего живого на юге, как я понимаю теперь.

У ворот нас встретил выр-страж. Моряки раскланялись с ним и торопливо удалились, рассчитывая на обратном пути хоть одним глазком взглянуть на праздник. Мы с Клыком миновали ворота. И замерли. Несколько ярких масляных ламп освещали двор. На камнях сидела Тнари, улыбалась и перебирала цветы. Негромко, сосредоточенно, бормотала себе под нос. Вслушивалась в сказанное, вздыхала и начинала говорить снова…

– Доброй ночи, – поздоровалась я, спрыгивая со спины Клыка.

– Дождливой, – восторженно улыбнулась она. – Мне сказал брат Ронга: он полагает, на юге выры и люди так хорошо понимают друг друга, потому что для нас вода – высшая ценность, общая. Я теперь очень богатая, нхати. У меня пять братьев и ещё старый в семье! – женщина гордо показала мне руку с растопыренными пальцами, засмеялась, тряхнула ворохом свободно рассыпанных по спине косичек. – Пять сильных братьев! Все считают меня роднёй, и все мне рады. Отсюда меня не прогонят, как из племени, я поняла точно. Сразу!

Она погладила лепестки огромных, незнакомых мне и удивительных цветков. Выбрала ярко-алый, сунула стебелек за ухо. Покрутила в пальцах белый с золотом, пристроила его стебель под браслет на предплечье.

– Барабанщице, вызвавшей дождь, приносят в дар цветы этого дождя, – совершенно счастливым голосом выдохнула женщина. – У нас быстро распускаются цветы, если есть вода. Вузи благоволит мне. Смотри, сколько подарков у Тнари! Утром придет Барта… – тут голос сошёл до едва слышного шепота. – И я… я скажу! Прямо сразу скажу, я решила. Скажу: ты лучше всех, но больше я не стану позволять тебе смеяться надо мной! Я не буду давать тебе мгару. Ни единой чашки, даже самой маленькой! И танцевать ты не запретишь мне. Так скажу. Обязательно. Я обещала Ронге, что скажу. Значит, скажу… – Она тяжело вздохнула и добыла из волос цветок. Протянула мне, повела рукой в сложном жесте. – Положи в тарелку с водой, нхати. Это первый в твоей жизни цветок утма. Если повезёт, он подарит тебе сон о важном.

– Спасибо.

– Идём, Ронга велел приготовить гостям комнаты. Я сама выбрала для тебя большую, с видом на море. Все вы, северные люди, тянетесь душой к тому берегу, холодному. Мой Барта долго тянулся к нему. Потом забыл прошлое… оказывается, не совсем, – расстроилась Тнари. – Хотя я колдовала. Зашивала в швы его рубашек корни травы, чтобы привязать к нашей жизни. Дочери дала имя, какое он выбрал, северное. Но сама научила её разговору с барабаном, чтобы её душа не тянулась к холоду. Я хитрая. Отдыхай. Завтра вы все будете говорить с братьями, долго, важно… Потом уплывёте. Но Барту не возьмете с собой, я знаю! Ведь так?

– Точно.

Она кивнула и ушла – ступала беззвучно, с прямой спиной. Руки то взлетали, вспоминая безумие танца и радуясь дождю, то опадали, словно устыдившись разговорчивости новеньких, подаренных вырами, золотых браслетов… Цветок я послушно уложила в воду и рухнула на кровать, не рассмотрев комнаты и даже не проверив, что за вид открывается на море.

Сон, подаренный алым цветком, оказался тревожным. В чем его смысл, я не знаю.

Выр, двигаясь болезненно раскачивающейся поступью, с низко опущенными в боевое положение клешнями, догнал второго выра. Ночь мешала рассмотреть подробно внешность обоих. Но бежавший первым не спасался и не оборонялся, его совершенно не обеспокоил звук дробного топота лап. Догнавший же резко впечатал клешню в панцирь сородича. Раздался хруст, горло умирающего выра булькнуло, но второй удар, тычком в бок, порвал его легкое.

В тишине, ужасной и вязкой, тело стало оседать на камни… нет: на обожжённые ровные кирпичи, я такие видела в Усени. Буро-зелёная кровь вспенилась, потекла на мостовую. Выр заскреб лапами… Убийца деловито срезал с его головогруди сумку. Зло заскрипел клешнями – и в два рыка удалил убитому усы. Затем развернулся, стремительно умчался в темноту, высоко, на собственный спинной панцирь, закидывая замаранную в крови клешню. Стало тихо.

Я ощущала, как люди затаились за прикрытыми ставнями. Они слышали шум, но не пожелали открыть окон. Так спокойнее. Кто меньше видит, тот крепче спит. Не понимаю этой присказки! Выр ещё жил, его ещё можно было попытаться спасти… Но люди за закрытыми ставнями все, дружно, предпочли не вмешаться, тем становясь немножко, самую малость – убийцами.