Кэмерон Джейс - Кальян

— Хорошо, — согласился он. — Я пошлю кого-нибудь в Колумбию.

— Ты ведь знаешь, кого именно нужно послать, верно? Палач убьет любого, кто сунется на его территорию.

— Поверь мне, я знаю. Поэтому я не смогу поехать сам. Если я лично воспользуюсь маскировкой, Палач узнает меня. После Страны Чудес все мы предпочитаем держаться от него подальше. Я пошлю кого-нибудь.

— Ты имеешь в виду…?

— Да, — сказал он. — Только если смогу найти их. Потому что со времен Страны Чудес кроме них, никому больше это не под силу.

Грибландия, Колумбия

— Моя очередь, — говорит Палач.

Глядя на охрану вокруг нас, я гадаю, что же мне делать. У меня нет выхода, чтобы выбраться отсюда, кроме как пристрелить его и рискуя при этом быть застреленной секундой позже. Но зачем мне стрелять в него, не освободив детей или не узнав, кто создал чуму? Я попала в какой-то парадокс.

— Так скажи же мне, Алиса, — говорит Палач. — Как, по-твоему, ты сегодня выберешься отсюда живой?

— Кальян — Кальян. — На самом же деле мой ответ: «Черт, да!», просто я понятия не имею как.

— Впечатляет, — говорит Палач. — Даже не смотря на то, что я знаю, что ты умрешь через пару минут, я по-прежнему верю тебе. А знаешь почему? Потому что ты сама в это веришь. Теперь, спрашивай меня.

— Кто создал чуму? — выпаливаю я.

Палач смеется.

— Кальян — Кальян, — отвечает он. И я понимаю, что мысленно он ответил иначе, но я так и не узнаю что именно, даже через миллион лет. Какая-то глупая игра.

Но погодите-ка, не похоже, что он говорит правду. И что же мне теперь делать?

Руки хватают пистолет. На лице Палача расплывается широкая улыбка. В этот самый момент я понимаю, насколько сложна эта игра. Он намеренно дал мне ошибочный ответ. По-крайней мере, убедился, что я ощутила это, поэтому попытаюсь пристрелить его, и вот тогда — то его охрана прикончит меня.

Еще никогда я не подходила так близко к краю. Меня коробит от хитрой усмешки Палача. Рука, схватившая пистолет начинает дрожать в бессмысленной игре, сыгранной в бессмысленном мире. В голове бьется лишь одна мысль: неужели я до сих пор нахожусь под воздействием грибов, не в силах принять правильное решение?

— Идеальный парадокс! — Пиллар делает комплимент Палачу. — Теперь, когда ты солгал и это отразилось на твоем лице… она просто обязана пристрелить нажать на курок и пристрелить тебя, но твои охранники ей не позволят. — Он придвигается ближе, и, судя по его виду, очень наслаждается ситуацией. — Это как играть в карты со львом в его же логове. Выиграть — еще не значит избежать участи попасть к нему на обед.

Внутренний голос настойчиво нашептывает мне взять пистолет и пристрелить Пиллара. В прошлом я терпела многие его безумные выходки, но больше не собираюсь. Следовало слушать всех тех, кто предупреждал меня на его счет.

— Я аплодирую тебе, Палач. — Пиллар поднимается, поднимая бокал. — Я имею в виду, может выпить за это перед смертью девчушки? Считаю, что нужно заснять это на видео.

На мгновение Палач кажется ошарашенным, переводя взгляд с меня на Пиллара. Или между этими двумя что-то происходит что-то еще, или я чего-то не понимаю.

— Я не думал, что тебе понравится мой трюк, Сеньор Пиллардо, — говорит Палач. — Ты, правда, не против прикончить ее?

— Мне нет до нее никакого дела. — Пиллар делает глоток коктейля и у него вырывается отрыжка. — Честно, я привез ее тебе в качестве подарка. Я имею в виду, все эти рабы, давай взглянем правде в лицо, мальчишки. Я подумал, почему бы не привезти Палачу девчонку. Она дерзкая и должна тебе понравиться.

Я старательно стискиваю зубы. Кто это все придумал? Это ни к чему хорошему не приведет, когда гнев пожирает тебя изнутри.

— Но в это же нет никакого смысла, — говорит Палач. — С какой стати тебе привозить ее мне? Мы оба знаем, что это неправда.

Я не знаю, что подразумевает под всем этим Палач, но я ощущаю между ними невидимое напряжение.

— Конечно же, правда. — Пиллар просит у одного их охранников охотничий нож. — И вот тому доказательство. — Он насильно тянет к себе мою руку и прижимает пятёрней ко столу, затем делает то, что никогда бы не пришло мне в голову. Пиллар поднимает нож. — Я лично отрежу ей два пальца. Разве ты не так помечаешь рабов? Разве не в этом вся суть войны в Грибландии? Все наркокартели сражаются за детей, чтобы заполучить их в свой наркобизнес.

Осознание всего это молнией пронзает тело. Даже не смотря на то, что Пиллар собирается пометить меня, я все равно не могу понять этот жестокий мир, настоящий мир, за стенами лечебницы.

— Интересно, — Палач встает. — Тогда, я полагаю, тебе взамен на это захочется узнать, что создал чуму?

— Понял, наконец-то, — говорит Пиллар, крепко стискивая мою руку. — Ты сказал, что хотел, чтоб мы вернулись в твой дом, поужинали и просил меня развлечь тебя. Я знаю, ты думал, мы будем шутить, и выпивать, словно старые приятели, но я приготовил тебе веселье иного рода.

Палач смеется, оглядывая охрану.

— Сеньор Пиллардо. Даже не знаю, что сказать. Ты и вправду повеселил меня. Я удивлен, что ты поначалу ничего не понял.

— Все потому что ты — тупой осёл, который прячется за армией маленьких детишек, которых, ты думаешь, поработил! — Кричу я на него.

Это лишь вызывает у него очередную порцию смеха, а после он обращается к Пиллару.

— Может, сперва отрежешь ей пальцы, чтобы скрепить сделку? — Палач потирает руки и смотрит, не отрываясь. Опять же, в воздухе прямо витало нечто такое между этими двумя. О чем мне до смерти хотелось узнать.

— Алиса. — Пиллар поворачивается ко мне, опуская нож на мои пальцы. — Будет больно.

Где-то в Лондоне .

Льюис Кэрролл ушел из церкви, боясь, что его последователи потеряют веру в него, видя его слабость из-за мигреней. Гуляя среди сошедших с ума людей, он следовало наслаждаться плодами своего труда. Но это было не так. По двум причинам.

Первой была его внезапная мигрень. Эти ужасные молнии в голове, как в старые добре дни в Оксфорде 19 века, когда он еще был священником и учеником, задолго до того, как стал писать книги. Он мог припомнить, как был частью хора Крайст Чёрч. Он мог петь часами и обожал это. Но затем начались мигрени. И он больше не мог выносить звуков органа и хора. Он бежал, словно обезумевший по Том Кваду, обратно в свою студию на крыше Том Тауэр, сметая все на своем пути и крича от боли, пока не упал без чувств на пол.

На следующий день он очнулся после этого происшествия только затем, чтобы осознать, что он больше не в силах нормально разговаривать. Он начал заикаться. И в тот самый момент началась его замкнутая жизнь.

Он часы напролет проводил в одиночестве, составляя математические уравнения, сочиняя стихи, рисуя кроликов. Остальное было слишком сюрреалистично, чтобы сейчас уже вспоминать об этом.