Стивен Эриксон - Полночный прилив

Акульи плавники резали ровную поверхность воды вокруг кораблей.

И вдруг плавники пропали.

То, что ждало в глубине, поднималось.

Что-то невидимое, только рябь пошла по воде.

Тишина, мутная и неопределенная.

А потом – вопли.

Трулл уронил копье и зажал руками уши – и не он один. Вопли становились громче, они вырывались из глоток беспомощных людей и срывались на визг. Чародейство коротко сверкнуло в тумане и исчезло.

Туман сгустился вокруг летерийских кораблей, словно дым, и из беспроглядного мрака прорывались крики. Они царапали мозг, как клочья ужаса, как извивающиеся души.

Звуки проникали в череп Трулла, как ни старался он заглушить их. Сотни голосов. Сотни и сотни.

И снова тишина. Густая и полная.

Ханнан Мосаг махнул рукой.

Белый саван тумана мгновенно исчез.

С ярко-голубого неба сияло солнце, спокойную поверхность моря поглаживал тихий ветерок.

– Весла на воду.

Голос Ханнана Мосага позвучал, казалось, над самым ухом Трулла. Вздрогнув, как и все, он уперся бедром в планшир и вонзил весло в воду.

Баркас рванулся вперед.

И вскоре остановился рядом с корпусом одного из кораблей.

Тени-призраки полезли на окровавленный борт.

И Трулл увидел, что ватерлиния поднялась, – трюмы опустели.

– Фир, – прошипел он. – Что происходит? Что это?

Брат повернулся, напугав Трулла необычайно бледным лицом.

– Это не для нас, – сказал он и отвернулся.

Это не для нас. Что он имеет в виду? О чем он?

Вокруг в волнах кувыркались дохлые акулы. Животы были вспороты, словно взорвались изнутри. Воду покрывали полосы вязкой пены.

– Возвращаемся, – велел Ханнан Мосаг. – Поднять паруса, мои воины. Мы видели. Теперь пора уходить.

Видели… Во имя Отца Тени, что именно?

На борту летерийских кораблей бились и хлопали паруса.

Духи их достанут. Во имя Сумерек, это не просто демонстрация силы. Это… это вызов . Вызов куда более высокомерный, чем все, что сделали охотники летери с их дурацким нападением на клыкастых тюленей. И тут Трулла, следящего, как воины поднимают паруса, посетила новая мысль. Кто же у летери сознательно послал команды девятнадцати кораблей на гибель? И как могли команды согласиться?

Говорят, что только золото что-то значит. Но кто в здравом уме будет алкать богатства, если оно означает верную смерть? Они же знали, что спасения не будет. А если бы я не наткнулся на них? Если бы я пошел за нефритом не на берег Калача? Впрочем, теперь уже он проявляет высокомерие. Не Трулл, так кто-то другой. Преступление не останется незамеченным. Преступление не может остаться незамеченным.

Он был в замешательстве, как и остальные воины. Что-то тут неправильно. И с летери, и… И с Ханнаном Мосагом. С нашим колдуном-королем .

Наши тени танцуют. Тени летери и эдур танцуют ритуальный танец – но я не узнаю движений. Прости, Отец Тень, я напуган .

Девятнадцать мертвых кораблей уплывали на юг, а четыре рейдовых баркаса к’орфан повернули на восток. Четыреста воинов эдур плыли в тяжелом молчании.

Приготовлениями занимались рабы. Труп бенеда лежал на песчаном полу большой каменной пристройки у цитадели и высыхал. Глазницы, уши, ноздри и распахнутый рот были очищены и заклеены мягким воском. Рваные раны на коже покрыли смесью глины с маслом.

Под присмотром шести вдов эдур установили железный поддон над ямой, наполненной углями. Медные монеты, уложенные на поддоне, подпрыгивали с треском, когда капли влаги шумели и испарялись.

Удинаас согнулся у ямы, держась достаточно далеко, чтобы ни капли его пота не попало на монеты – такое святотатство означало бы немедленную смерть для безалаберного раба, – и смотрел, как монеты темнеют, покрываясь черной дымкой. Когда в центре каждой монеты начали появляться светящиеся точки, он стал щипцами брать по одной с поддона и класть на тарелки из обожженной глины – по тарелке для каждой вдовы.

Вдова, встав на колени, брала маленькими щипчиками монету и поворачивалась к трупу.

Первая монета легла на левую глазницу. Раздалось шипение; взвились струйки дыма, когда женщина прижала монету щипчиками, пока она не прикипела к плоти. Настала очередь правой глазницы. Нос, лоб и щеки – монета к монете.

Когда монетами покроется передняя часть тела и бока, включая руки и ноги, на монетную кольчугу выльют расплавленный воск. Когда он остынет, тело перевернут. И снова монеты – пока не будет покрыто все тело, кроме подошв ног и ладоней. И снова слой расплавленного воска.

Процесс укладывания монет занял почти весь день; уже начало смеркаться, когда Удинаас наконец выбрался из пристройки и остановился, склонив голову, чтобы свежий ветер сдул капли пота. Удинаас плюнул, пытаясь избавиться от гадкого привкуса во рту. Жженая гниющая плоть, распухшая в жаркой тесной пристройке, запах паленых волос… Никаким количеством ароматного масла и никаким скоблением кожи не избавиться от того, что въелось в поры. Ему еще долго избавляться от густого ужасного привкуса.

Удинаас уставился на землю под ногами. Плечо болело после жесткого лечения Урут. И с того времени у него так и не было случая поговорить с Пернатой Ведьмой.

Хозяевам он ничего не объяснил. Да они, правду сказать, особенно не настаивали. Задали несколько вопросов и удовлетворились неуклюжими ответами. Интересно, с таким же безразличием расспрашивала Урут Пернатую Ведьму? Тисте эдур редко обращали внимание на рабов и почти совсем не понимали их обычаев. Конечно, завоеватель имеет право на такое поведение, и порабощенные народы всегда страдают от невнимания.

Свобода – всего лишь рваная сеть, наброшенная на кучку мелких обязательств. Сдерни эту сеть – и ничего не изменится. Мысль привязана к личности, личность к плоти, плоть к костям. По воле Странника мы решетки, и то, что трепещет внутри, знает только одну свободу – смерть .

Захватчики всегда полагают, что завоевали личность. На самом деле личность можно уничтожить только изнутри, и даже это – химера.

В пристройке за спиной Удинааса завели скорбную песню, принятую у эдур. « Ханн, ханн, ханн, ханн… » От этих звуков Удинааса всегда охватывал озноб. Словно чувство бьется в одну и ту же стену, снова, снова и снова. Голос пойманного, запертого. Голос ошеломленного правдами мира . Эдур горевали не столько о потере, сколько о потерянности.

Так бывает, когда проживешь сотню тысяч лет?

Появились вдовы, окружившие труп, который несли по воздуху на высоте пояса густые, бурлящие тени. Фигура из медных монет. Только в этих целях эдур использовали монеты. Медные, оловянные, бронзовые, железные, серебряные, золотые… Доспехи мертвых.

По крайней мере, честно. Летери на деньги покупают непохожесть. Нет, не совсем так. Скорее, иллюзию непохожести. Богатство как доспехи жизни. Как подземелье, крепость, цитадель, вечно бодрствующая армия. Но врагу это нипочем, враг знает, что вы беззащитны .