Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Наконец пленник то ли осознал своё положение, то ли смирился с неизбежным. Яблоко водворили на его темени — большое, спелое яблоко, до которого от линии выстрела было всего-то тридцать шагов. Толпа наконец определилась с представителем, и к прочерченной на земле линии, нервно потирая ладони, вышел плюгавый мужичонка с хитрым лисьим личиком. Один из солдат подал ему лук, и по тому, как мужичонка принял его, Эд понял, что у бедолаги, застывшего сейчас возле ствола дуба, нет никакой надежды. Они были мужиками, эти стрелки. Большинство тех, кто сейчас стоял в путах и ждал своей участи, тоже были всего лишь мужиками, и вся вина их была в том, что они жили на землях лордов, которые не делали различия между крестьянином и воином. Этих бедолаг, которых разыгрывали сейчас, будто медовых петушков на ярмарке, призвал к оружию их лорд — и теперь другой лорд, разбивший их господина в бою, потешался над ними. Это был балаган не для смердов, а для господ, хотя смерды о том не знали.

Как не знали они и о том, что даже для меткого охотника попасть в яблоко с тридцати шагов — трудная задача. Они об этом не думали. Они думали о сапогах.

Стрелок натянул тетиву, прищурив глаз. Пленник, забыв напрочь об унижении, инстинктивно застыл, вытянувшись в струну, затаил дыхание, закрыл глаза. Один из конных воинов что-то сказал товарищу, тот расхохотался. Отведённый в сторону локоть стрелка дрогнул. Щёлкнула тетива. Пленник ещё мгновение стоял неподвижно, потом его ноги подкосились, и он медленно осел наземь. Оперение стрелы торчало из шеи, пробив горло навылет. Яблоко на его темени держалось на удивление долго и соскользнуло лишь когда тело рухнуло в траву.

Толпа выдохнула. Старик на вороном коне поморщился. Его молодой соратник раздражённо сказал:

— Проклятье, что ж вы все тут такие мазилы?

— Будто ты ещё вчера не имел случая в этом убедиться, — презрительно отозвался другой всадник, и оба расхохотались. Незадачливый стрелок опустил лук. Оружие у него тут же отобрали.

— А сапоги действительно были хороши, — серьёзным тоном сказал ему глашатай и махнул палачам. Те оттащили труп в сторону. — Следующий!

Эд смотрел на них. Смотрел на крестьян, напуганных, возбуждённых и алчных в равной мере, смотрел на пленников, уныло переступавших на залитой кровью земле. Один из них всхлипывал. Конные лорды — их было шестеро или семеро, не считая пеших воинов, выполнявших приказы и сдерживавших толпу, — гарцевали, переговариваясь, и лишь краем глаза поглядывали на представление. Действо длилось не первый час и кое-кому уже начало надоедать. Однако дело следовало довести до конца.

Палачи вытащили из шеренги смертников нового осуждённого, и гул стих.

— …обещала зажарить целиком быка, в сметане и винном соусе, — неожиданно громко прозвучал в наступившей тиши голос конника, обращавшегося к старику на вороном. В гробовом молчании эти слова прозвучали так нелепо, что конник осёкся и завертел головой.

Лёгкий шепоток прошёл по толпе: люди называли имя.

Они знали этого человека.

Он был худощав, рыжеволос и очень молод, ему вряд ли минуло двадцать лет. Он позволил вывести себя, не сопротивляясь, дождался, пока мишень установят на его голове, и тогда сказал, ровно и очень спокойно:

— Будь ты проклят, Лотар Пейреван, и ты, Никлас Индабиран, и ты, Дэйгон Одвелл. Будь прокляты вы и ваши кланы во имя Светлоликой Гилас и Милосердного Гвидре.

Это не было бессвязной руганью обречённого. Это было молитвой. Предсмертной молитвой человека, который просил богов о том, чего хотел больше всего на свете.

Было тихо. Вдруг стало слышно, как в шелестящей на ветру осенней листве поют птицы. Толпа стояла неподвижно. Эд отметил, что этот человек одет совсем бедно. У него даже не было сапог.

— А может, просто вздёрнуть его без проволочек, милорд? — предложил самый молодой из трёх воинов, чьи имена только что проклял пленник. — А то, глядите, вечереть скоро будет…

— Да и бык стынет, — добавил другой, плечистый и грузный мужчина средних лет, и хохотнул. Получилось неестественно и не так чтобы очень убедительно.

Старик на вороном коне, чуть прищурясь, смотрел на толпу.

Глашатай прочистил горло и повернулся к толпе крестьян. Где-то детский голос громко попросился домой, вслед за чем раздался хлёсткий звук подзатыльника.

— Ну, что, этого языкатого никто не хочет? — презрительно поинтересовался глашатай и, не дождавшись ответа, махнул палачам.

— Стойте!

Все посмотрели туда, откуда донёсся крик. Эд тоже посмотрел.

— Стойте… пустите… матушка, пустите меня! Я смогу…

Сперва показались волосы — взлохмаченная огненно-рыжая шевелюра, похожая на птичье гнездо. Под шевелюрой — костлявое личико, под личиком — тощая шея, узкие плечи, переходящие в длинные неуклюжие руки и столь же нескладное туловище. Мальчишке было не больше двенадцати. Он был до такой степени похож на человека, стоявшего сейчас связанным у дуба, что родство между ними не вызывало никаких сомнений. А разница в возрасте, равно как и то, как они посмотрели друг на друга, когда встретились взглядами, не оставляла сомнений в характере родства.

Они были братьями.

— Что, малец, вздумалось удаль показать? — распорядитель лордовского балагана сверкнул щербатой ухмылкой. Рыжеволосый мальчишка с усилием сглотнул и бросил на него беспокойный взгляд. Воин оглянулся к лордам, заметил в их лицах одобрение, ухмыльнулся шире и сунул парнишке лук.

— Миро, не надо! — крикнула из толпы женщина. На неё зашикали. Эд глянул в ту сторону, откуда доносились женские рыдания, потом снова на мальчишку, и лишь потом на пленника. Тот смотрел на брата неотрывно, болезненно расширенными глазами. Эд понял, что он пытается улыбнуться, но у него ничего не выходит. Он боялся. Когда стоял среди смертников, когда его вели на верную гибель, всё одно, в петле или от стрелы — не боялся, а теперь — холодел от страха. Не за себя.

За своего маленького брата, если тот промахнётся.

— Ну, парень, давай, ату его, ату! — насмешливо крикнул младший из лордов, проклятых пленным юношей, и, сунув два пальца в рот, задорно свистнул.

Мальчик умел стрелять — Эд понял это сразу, по тому, как он взялся за лук, как положил пальцы на тетиву, как инстинктивным, на удивление холодным движением наклонил голову, прицеливаясь. Он умел стрелять и с годами, возможно, станет стрелять очень хорошо — быть может, лучше всех. Что бы ни случилось, когда стрела сорвётся с тетивы, он не забудет этот день, это солнце, клонящееся к горизонту, но всё ещё такое жаркое, этот дуб, эту верёвочную петлю, этих лордов, чьи кони фыркают и топчут землю, которая принадлежит не им. Он не забудет, и однажды все они заплатят ему за то, что не дали забыть. Он будет тем, кто свершит проклятье своего брата, внезапно понял Эд. Понял ясно и чётко — как понимал порой, что случится, если он поступит так или иначе, видел чётко и ясно, за какую из бесчисленных вероятностей будущего ему предстоит держать ответ.