Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Ему было полтора года, когда Тобиас из клана Одвелл соблазнил и обесчестил Камиллу, единственную дочь Уильяма Эвентри. Её Адриан не помнил тоже. Хотя нет, что-то было — смутный образ белокурых локонов, щекочущих его лицо, и запах спелой земляники, и уютное, ласковое тепло тела, к которому его прижимали руки, казавшиеся невероятно сильными двухлетнему ребёнку. Он помнил, как заливисто смеялся, чувствуя эти руки, этот запах, эти локоны на своих щеках, смеялся от счастья, потому что чувствовал, что его любят. Эта женщина, бравшая его на руки гораздо чаще, чем родная мать, любила его. И он любил её тоже, вспомнил Адриан. Так же сильно, как Анастаса, и, может, любил бы ещё сильнее, если бы она дожила до того времени, когда он вырос достаточно, чтобы понимать и помнить. Но она не дожила. А он забыл.

Совсем забыл, выбросил это воспоминание прочь, когда оно стало запретным. В его семье было не принято говорить о Камилле. И лишь два года назад Анастас наконец рассказал ему, что, когда их общий дед, тогда ещё здравствующий лорд Уильям Эвентри, узнал, что она обесчещена Одвеллом, больше того — ждёт от него ребёнка, он за волосы потащил дочь к замковому лекарю и стоял рядом, не отводя глаз, пока из её лона вырывали нечестивый плод. В тот день он проклял её и повелел, чтобы она убиралась прочь с его глаз. Она ушла. Следующим утром её нашли на конюшне, покачивающуюся на вожжах в двух футах от земли.

Адриан почти не помнил своего деда Уильяма. Знал лишь, что это был великий и страшный человек — так все говорили, и, судя по этой истории, по меньшей мере часть этого была правдой. После смерти своей дочери он объявил клану Одвелл кровную месть. Узнав об этом, клан Фосиган немедленно предложил Эвентри, в то время свободным бондам, всяческую поддержку — в обмен на лояльность. Одвеллы были сильны, много сильнее Эвентри. Лорд Уильям это знал. И всё же категорически отверг предложение преклонить колени перед конунгом, даже во имя возмездия. В сущности, он поступил тогда в точности так же, как несколько дней назад поступил Анастас. Только, в отличие от Анастаса, поддержку свободных бондов лорд Уильям не получил — большинство из них сочли это частным делом, к тому же все они знали, что никто из них поодиночке и даже несколько, объединившись, не смогут противостоять Одвеллам. Лорд Уильям собрал свои войска и пошёл на север один, полный решимости дойти до самого Одвелла. Это было смело и честно, но опрометчиво. Он погиб в первой же битве. И новый глава клана Эвентри, лорд Ричард, отец Адриана, сделал то немногое, что мог сделать для спасения своего клана от этой самоубийственной войны: он послал гонца к конунгу. Конунг был милостив. Он пришёл. И пролилось много крови — на множество двуцветных знамён. Лишь набег варваров и эпидемия оспы остановили тогда Фосиганов и Одвеллов, сцепившихся в очередном раунде смертельной схватки, начатой за много лет до того. Ныне все уже, казалось, забыли, чьё оскорбление, чья поруганная честь послужила поводом для той войны. Но Эвентри помнили. Лорд Ричард помнил, кто обесчестил его сестру и втравил его клан в бессмысленную свару, лишившую его и чести, и свободы… лишившую его всего теперь, двенадцать лет спустя.

Они помнили. И передавали своим детям. Ведь это была кровная месть, которую им предстояло продолжить. «Анастасу, — подумал Адриан, — и мне. Потому что некому больше».

Тобиас Одвелл.

Тёмные блестящие глаза, изогнутые в холодной улыбке губы, ремень, визгливо рассекающий воздух, пощёчина — и тёплая тяжёлая ладонь на его затылке, когда он плакал, вцепившись в отвороты пропахшей кровью куртки. «Тише, парень. Не реви. Ты взрослый уже. Ты в ответе».

— Нет, — сказал Адриан. — Нет, нет, этого не может быть! Не может быть!

— А почему, ты думал, он так беспокоится о тебе? Он пытается исправить то, что когда-то натворил. Он как был, так и остался глупцом. Ничего никогда нельзя исправить. Поэтому надо делать так, чтобы не пришлось исправлять.

— Но почему он… — мысли путались, чувства тоже. Адриан не мог ничего сказать, не мог даже понять, что хочет сказать, и кому. — Почему он… он так… так со мной… он же знал, кто я!

— Теперь ты захочешь убить его? — спросила Алекзайн, и её голос прозвучал лукаво, словно дразня.

Адриан задохнулся. Убить его… захотеть убить его… О да. Когда-то он хотел. Когда трясся на ужасной грязной телеге, когда брёл по горному лабиринту, охрипнув от крика, когда валялся в траве без штанов, вздрагивая от ударов — так сильно хотел! Но потом… потом что-то изменилось. Он не понимал уже, что и когда, но теперь он не хотел убить Тома… Тобиаса Одвелла. Нет, Адриан не мог заставить себя думать о нём как о Тобиасе Одвелле, том самом Тобиасе Одвелле… Отчего-то он был уверен, что Том больше не был тем человеком.

И в то же время — был.

— Что будет… — Адриан с трудом сглотнул, прочистил горло и повторил: — Что будет, если я убью его?

И тогда Алекзайн улыбнулась ему. Это была та самая улыбка, которой она могла расплатиться с ним за всё, что угодно.

— Я не знаю, Адриан, что будет. Но что-то изменится. И, прежде чем ты убьёшь или не убьёшь его, подумай хорошенько, что именно.

Адриан обхватил голову руками. Зажмурился. Затряс головой, изо всех сил пытаясь не дать пролиться тому, что нестерпимо щипало глаза.

— Я… я не знаю!

— Ты должен знать. Должен думать. Ты должен всегда просчитывать вероятные последствия своего поступка. И действовать так, будто они предопределены. Потому что они действительно предопределены, Адриан. Ты помнишь того человека, в моей деревне, которого ты убил? Ты ведь хотел его убить? Ведь хотел?

В моей деревне — как она это сказала… «моя лошадь», «моя перчатка», «моя деревня»… моё. «И ты мой, Адриан Эвентри, Тот, Кто в Ответе, и думай, что ответишь мне сейчас. Это твой дар и твоё проклятие — отвечать».

— Не хотел, — прошептал Адриан, не открывая глаз. — Не хотел убивать, я только… только хотел убрать его. Чтобы он сгинул. Чтобы не пугал больше Вилму.

— Он больше не пугает её, — улыбаясь, сказала Алекзайн. — Ты добился, чего хотел. Я говорила: главное для тебя — захотеть.

«Я хочу, чтобы ты исчезла и оставила меня в покое, навсегда, чтобы не говорила мне всех этих ужасных вещей!» — хотел сказать Адриан, может, даже прокричать, прямо ей в лицо…

…в её лицо, белое, точёное, с прорезью улыбки на атласной коже, прямо перед его лицом, и её руки — на его шее, в его волосах, его грязных спутанных волосах, гладят их, скользят к плечам, и её дыхание не обжигает его — замораживает, и сердце тоже замерзает и останавливается в груди.

И в этот миг он услышал её голос — в своей голове. Услышал, глядя на её неподвижные губы, растянутые в улыбке, способной ослепить и убить.