Юлия Остапенко - Тебе держать ответ

Он был самым красивым мужчиной, которого она видела в своей жизни. Но он ей не нравился. Он совсем ей не нравился.

Немного позже — быстрее, чем она ожидала, но достаточно поздно, чтобы счесть приличия соблюдёнными — он покинул зал вместе с лордом Одвеллом. И тогда мужчины, оставшиеся за столом, заговорили все разом — совсем не так, как говорили, пока Фосиган сидел за столом. Никлас помалкивал, больше слушал — он казался удивлённым, как будто для него было новостью то, что он узнавал о человеке, которого посадил с собой за стол. Катарина тоже слушала — внимательнее, чем показывала.

И так она узнала, что этот человек — не просто Фосиган: что он безродный выскочка из северного приморского городка Эфрин, которого конунг сделал своим любовником.

«Какая нелепость», — подумала Катарина Индабиран — но не знала сама, откуда взялась эта мысль. Она не знала даже, что именно ей показалось нелепостью: мысль, будто Эдвард Фосиган — мужеложец, или предположение, что он неблагородного происхождения. Катарина не очень долго жила на свете и не так уж много видела, но она была женщиной, и её чутьё не требовало оправданий и доказательств. Будучи дворянкой, она понимала, что этот человек равен ей, что бы ни твердила молва. А будучи женщиной, знала, что этот человек любит женщин, а не мужчин — знала, хотя единственный взгляд, которым они обменялись, не содержал в себе вожделения. Да что уж там — Катарина Индабиран была не из тех женщин, которых вожделеют, бросив на них единственный взгляд, и прекрасно знала об этом. Но она знала также, что этот человек вовсе не так прост, как считают эти грубые, прямодушные мужчины, которые окружали её всю жизнь и которых она научилась любить, как любит женщина мужчин, нуждающихся в её опеке и заботе. Эдвард Фосиган не нуждался в заботе. Он прибыл сюда не для того, чтобы насладиться устроенным Катариной пиром.

Она знала: он прибыл сюда, чтобы уничтожить их всех. И никогда не смогла бы объяснить, откуда взялась эта мысль.

Точнее, в тот миг не могла. Она поняла это позже, ночью, когда лежала в своей постели без сна, трижды помолившись Яноне Неистовой и один раз — Дирху-Меченосцу, богу своего мужа. И ещё один раз — Милосердному Гвидре, чего не делала очень, очень давно.

Милосердный Гвидре был не её богом. Он был богом тех людей, которых родичи её мужа безжалостно вырезали, чтобы отобрать у них этот замок и эти земли. Гвидре милосерден, но Катарина знала, что рано или поздно он заставит платить. Все боги заставляют платить — и за то, что получаешь от них, и за то, что отнимаешь у других.

Если бы Катарина могла знать, кто из богов послал Эдварда Фосигана в её дом, может быть, она перестала бы испытывать такой страх.

Никлас вернулся под утро, пьяный, как сапожник, подбрёл к кровати, свалился и захрапел. Катарина встала, зажгла свечу, в полумраке раздела мужа, затащила на кровать и укрыла. Потом долго сидела рядом, пока небо в окне не забрезжило блеклыми красками осеннего рассвета. Только тогда она, поёжившись, встала и накинула на ночную сорочку мантию, подбитую беличьими шкурками, — давний подарок Никласа, сделанный в честь рождения их первенца. С тех пор он редко дарил ей подарки, но она любила его не за это. Да, Катарина Индабиран любила своего мужа.

Но она уже знала, что боги не отделяют дела, сделанные из корысти, от деяний, совершённых из любви.

Точно таким же осенним рассветом четырнадцать лет назад Катарина из клана Даэлис стояла босая, в одной только ночной сорочке, на ледяных камнях главного зала в замке Даэлис, почти в ста лигах от места, где она сидела теперь, невидящим взглядом глядя в окно. Ей было шестнадцать лет, и она готовилась умереть. Её мёртвого отца вынесли из этого самого зала минуту назад; не выволокли, а вынесли, предварительно закрыв ему глаза и укрыв тело плащом с цветами их клана — она это запомнила. И позже это имело большое значение — большее, чем она могла предположить, дрожа в огромном зале среди перевёрнутой мебели и тупо думая о том, что её отец мёртв и она, старшая из его детей, теперь — леди Даэлис, хозяйка замка, захваченного в эту ночь кланом Индабиран. И ещё она думала, что клана Даэлис больше не существует, потому что у её отца не было сыновей. И ещё думала, что всё это не имеет никакого значения, потому что сейчас она умрёт. Полыхали факелы, которые держали воины в окровавленных доспехах, стоявшие по всему залу, но всё равно было темно и холодно, и Катарина дрожала, обхватив плечи руками и глядя на свои босые, поджатые от холода ступни до тех пор, пока твёрдая рука не взяла её за подбородок и не заставила поднять голову. Она посмотрела в заросшее мохнатой бородой лицо Топпера Индабирана и услышала, как он сказал: «Простите грубость моих солдат и не бойтесь ничего, моя леди. Надеюсь, они не оскорбили вас?».

Тогда она поняла, что будет жить — ещё какое-то время. Не особенно долго; она собиралась покончить с собой, как только представится такая возможность. Её отец вырвал у неё эту клятву за несколько недель перед тем, уходя на очередную войну со своим проклятым соседом Индабираном, много лет оспаривавшим у клана Даэлис северные владения, и наконец, бросив угрозы и увещевания, взявшимся за огонь и меч. «Если мы проиграем и они возьмут Даэлис, — сказал тогда её отец и лорд, — им должны достаться только стены. Ты понимаешь, Ката?» Он не называл её Катой с тех пор, как она была совсем маленькой, и Катарина, сглотнув, кивнула. Она понимала. Даэлис были небольшим и не очень древним кланом, но они были свободными бондами, и они были горды. Они могли исчезнуть, но не раствориться в более сильном. Так думал её отец, и так — послушно, вслед за ним — думала Катарина.

Она не учла, что захочет жить. Даже не допускала такой возможности. И правда стала для неё тяжким грузом, который ей пришлось нести.

Она стала женой Никласа Индабирана, единственного сына лорда Топпера, и принесла ему в приданое замок Даэлис вместе с прилегающими землями, включая — разумеется — и те, которые, как утверждали Индабираны, по праву принадлежали их клану и отошли к Даэлисам сорок лет назад вследствие брачной аферы её прабабки. Катарина не вникала в эти тонкости. Она думала только о том, что не выполнила клятву, которую дала отцу, — и ждала, что Янона возненавидит её за это. Янона не любит тех, кто цепляется за жизнь.

Но Катарина Даэлис-Индабиран любила жизнь, и никогда не жалела об этом.

Было несколько причин, помимо заурядного страха смерти, не давших ей в те дни выполнить своё обещание. То, как говорил с ней лорд Топпер в ту ужасную ночь. То, что он оказал последние почести телу её отца. А ещё — Никлас Индабиран. Он не принимал участия в битве за Даэлис, и не он убил отца Катарины — это сделал один из воинов лорда Топпера, которого потом, по её просьбе, перевели в пограничный форпост. То, что такая просьба — опрометчивая, как она понимала, и всё равно не могла не попросить, — была выполнена, оказалось для Катарины полной неожиданностью. Неожиданностью стал и Никлас, неуклюжий, неловкий, грубоватый и очень смущённый их знакомством. Неожиданностью стала его неумелая бережность в их брачную ночь — и его признание, что раньше у него никогда не было женщины. Она до сих пор помнила своё изумление: этот могучий, вспыльчивый человек двадцати трёх лет от роду оказался очень робок в обращении с женщинами. Она ведь сама видела, как он хлестал плетью провинившуюся служанку. Но путь от насилия к нежности был ему неведом — и Катарина обнаружила, что ему очень просто показать этот путь. Он хотел учиться и принял её понимание с благодарностью. Иногда он был груб с ней, мог ударить, несколько раз выпорол — когда она заговаривала о своём отце и о преступлении, совершённом против Даэлисов Топпером Индабираном. Ей было всего шестнадцать лет, и тогда она отказывалась признать, что не было преступления. Была война, а на войне всегда кто-то умирает.