Блейк Чарлтон - Чароплет

Берр медленно кивнул.

– Теперь ты все понял. Я покажу тебе как. Мы освободимся. Мы не станем демонами. Мы избежим тихого увядания и Разобщения.

Никодимус вглядывался в глаза своего древнего кузена. Жгучий страх и холодная решимость сменяли друг друга, бросая то в жар, то в холод, будто в лихорадке. Казалось, его сейчас вывернет наизнанку. И в то же время он чувствовал облегчение: такова его судьба, ничего не попишешь.

– Я старший какограф, – произнес Берр вкрадчиво, обнажая неровные зубы, которыми он растерзал Дейдре.

Ужас и слепая ярость захлестнули Никодимуса с такой силой, что потемнело в глазах. Со всего размаху он влепил кулак в этот щербатый оскал.

Голова Берра запрокинулась назад.

Схватив за плечи, Никодимус рванул его на себя, вонзая колено в живот. Джеймс отрыгнул воздух и повалился на бок.

– Я младший какограф! – взревел Никодимус. Он был сильнее, быстрее и распален яростью.

Навалившись на кузена, Никодимус пригвоздил его коленом и принялся с оттяжкой бить кулаком в челюсть. На первых двух десятках размашистых ударов Джеймс еще сопротивлялся. Кровь заливала лицо, перебитый нос свернулся на сторону, руки и ноги слабо дергались невпопад. Никодимус вопил, без слов, просто голосил, как сирена, ничего не видя от слез. Кулаки, не в силах остановиться, наносили удар за ударом – справа, слева, еще справа, еще слева.

Подобрав попавшийся под руку камень, он и его обрушил на лицо кузена – и услышал, как хрустнул зуб. Еще удар – и снова хруст костей. Тогда он нацелил камень на выпуклый край глазницы, дробя ее в щепки. Едкая пелена из крови и слез застилала глаза, но он снова и снова долбил камнем не глядя, попадая вместо головы по горлу, по груди, по плечу, размозжив ключицу. И все это время выл не переставая, пока не задохнулся и все вокруг не завертелось волчком.

Он упал на четвереньки, думая, что его сейчас вырвет. Силясь вздохнуть, он судорожно заглатывал воздух, потом желудок снова подступил к горлу, но во рту набралась лишь желудочная кислота. Он сплюнул.

Заливаясь слезами, ревя, как младенец, Никодимус упал на локти, уткнулся лбом в землю, перемешивая слезы, кровь и пот с песком, втягивая вместе с воздухом мелкие травинки. Слезы рекой, рев… долгие прерывистые всхлипы… постепенное успокоение.

Наконец мир вокруг перестал вертеться. Утерев кровь и слезы, Никодимус увидел превращенное в фарш с ошметками костей лицо Джеймса Берра. Одно глазное яблоко болталось в раздолбанной глазнице.

Но Джеймс Берр еще дышал.

Ничего не чувствуя, Никодимус отшвырнул камень и уперся коленом полудракону в горло. Всем своим весом он вдавил колено в ненавистную глотку. Берр не сопротивлялся.

Еще чуть-чуть, и все будет кончено.

Никодимуса передернуло. Ему столько раз приходилось убивать за годы, проведенные в Авиле, зачастую лишая иерофантов жизни всего лишь за невольное служение демону. Никодимус убрал колено с горла убийцы, потерявшего человеческий облик. Старшему какографу нет нужды учить его, как стать чудовищем. Он уже все познал сам. Никодимус медленно поднялся. Распростертый на земле Берр продолжал дышать.

Может, старик захлебнется собственной кровью. Может, его растерзает саванный хищник. Это будет справедливо. А может, он уцелеет. Какая разница?

С колотящимся сердцем, тяжело дыша, Никодимус стоял над поверженным врагом, но часть его умирала там, на песке.

А может, давным-давно умерла.

Неважно. Никодимус воочию представил себе жизнь Берра: злость и обиду ущербного ребенка, отлучение от дома, а потом и от общества, порабощение Тайфоном. Берр наполнил свою жизнь болью и яростью, а другие превратили его в источник мук. Это ужасно. Это достойно сожаления. Никодимус ухватился за эту соломинку жалости. Вот она, последняя надежда уберечься от превращения в Саванного Скитальца. С земли донесся стон Джеймса Берра.

Никодимус отвернулся. Он не сможет прикончить кузена. Волоча ноги, он побрел прочь из долины.

Франческе не спалось. Она лежала в белой шелковой палатке рядом с Сайрусом – тот мирно посапывал, плотно закутавшись и едва заметно приподнимая дыханием вуаль на губах. Франческа перевернулась на бок. Когда под жарким одеялом стало совсем невмоготу, она выбралась на воздух. Вокруг темнели другие палатки, в небо тянулся шнур, который связывал лагерь с парящей в вышине половиной корабля.

Черная луна уже зашла, на небе мерцали звезды. Франческа взглянула наверх и закусила губу. На холоде дышалось легче. Она набрала воздуха в грудь – и чуть не подскочила, когда впереди выросли два темных силуэта.

В первом невысокий рост и тюрбан выдавал капитана Изема. Во втором Франческа, лишь присмотревшись, с удивлением узнала Никодимуса.

Кинувшись к нему, она прямо на бегу сотворила золотистый вопрос: «Что случилось?» Руны озарили заляпанное кровью лицо и грудь. Никодимус перехватил вопрос, вытирая руку об окровавленную ветошь. Все костяшки были сбиты до мяса. «Тебе больно? Ты ранен?»

«Не ранен. Без покоица неочем», – ответил Никодимус, возя ветошью выше локтя.

«Тогда что, РАДИ ПЫЛАЮЩЕЙ ПРЕИСПОДНЕЙ, произошло?»

«Я зомерз и хочу ест. Поджди, пожалуй ста», – трясущимися руками сотворил он ответ.

У Франчески поплыло перед глазами – он пытается выиграть время, не хочет с ходу обрушивать плохие новости. Она с размаху опустилась на траву. Рядом тут же присел Никодимус и, шевеля губами, передал ей: «Прсти. Мне очень жаль».

Франческа поняла, что слух к ней не вернется. Больше никогда она не сможет вспомнить матушкин голос и не услышит биение сердца. И о музыке тоже придется забыть. Никодимус неловко засуетился вокруг, явно желая утешить и ежесекундно спохватываясь, что не должен ее касаться. Повернувшись, он кого-то позвал, и появившийся из ниоткуда Изем обрушил на него двадцать фунтов шелка, которые тут же свились в кокон. Никодимус осторожно заключил Франческу в объятия. Почти то же самое, что обниматься с подушкой, но Франческе было все равно – она уткнулась в обтянутое шелком плечо и зарыдала.

Никодимус начал бережно баюкать Франческу, утешая, но чьи-то другие руки моментально выхватили ее и поставили. Обернувшись, она встретила встревоженный взгляд Сайруса. Видимо, разбудила его своим плачем. Он привлек ее к себе и принялся гладить по голове.

Когда Франческа слегка успокоилась, Никодимус вкратце изложил добытые на своей ночной охоте сведения: про Саванного Скитальца, оказавшегося Джеймсом Берром, и про его уверения, будто у Франчески изначально не было ни слуха, ни памяти, а разум схож с демоническим. Сплошные загадки.

Ошеломленная Франческа позволила Сайрусу отвести себя обратно в палатку. Там она прижалась к нему, положив голову на грудь – его баритон эхом гудел внутри, словно шмель в большом цветке. Интересно, что он говорит? Или, может быть, напевает?