Оксана Демченко - Сын тумана

Еще раз осмотрев долину, пока вполне мирную и даже красивую, пеструю от знамен и гербовых лент на высоких пиках, король спешился и дал знак собирать всех, кого должно, на военный совет.

Изабелла следила за суетой с благодушием: подлинное счастье ведомо лишь тем немногим, кто перетерпел тяжелый недуг и ощутил его слом и свою победу, кто познал легкость послушного тела, заново звенящего силой и здоровьем. Сегодня королева не устала в пути, тошнота её не донимала, сон удался как нельзя лучше, а завтрак был съеден с аппетитом и прижился без бурчащих оговорок со стороны желудка. Королева подозревала, что во многом причина бесподобного состояния – прибереженные Абу для этого дня особенно сильные снадобья, может быть – весьма опасные для благополучия нерожденного наследника. Но в своем спокойном состоянии Изабелла к хитроумному послу испытывала лишь снисходительную благодарность. Из сопровождающего выезд королевы возка уже добыли любимое кресло, над ним торопливо натягивали полог. Королева прошла и села, щелчком пальцев потребовала подзорную трубу и принялась рассматривать суету в долине, давая слугам время обеспечить без лишней спешки обед, теплый шатер и все прочее, подобающее временному крову правительницы.

Далеко, у самого северного горизонта, темным опасным облаком шевелилась масса чужого войска: враг еще не перестроился из походных порядков, но уже опоздал выбрать место на поле боя.

За спиной тоскливо вздохнул Вион, строгим приказом Аше обязанный оберегать королеву.

– Красавчик, не лез бы к ней, как к девке, не сопел бы теперь мне в спину, – хмыкнула Изабелла с оттенком мстительного удовольствия.

Она отдала трубу слуге и осмотрелась, убеждаясь в отсутствии маари поблизости. Оглянулась на нэрриха, мельком оценив состояние шрамов: осколки склянки были вмяты полуживым Кортэ в лицо Виона, тогда принадлежавшего твари всем телом и почти всею душою. Первое время раны гноились, затем стали широкими грубыми рубцами. Но природа добра к нэрриха. То, что изуродовало бы человека пожизненно, этому везунчику подпортило красоту на несколько недель. Шрамы сгладились, выцвели, превратились в тонкие нитки на скуле и подбородке и, возможно, вскоре вовсе сотрутся. Пока же они добавляют лицу мужественности и взрослости, ничуть не менее того. Черты Виона снова правильны, румянец свеж, крупные глаза затенены длинными ресницами, разлет бровей, слегка подправленный коротким шрамиком на правой, стал даже интереснее.

По крайней мере половина столичных дур, – мысленно прикинула королева, – мечтает заполучить этого нэрриха к себе под балкон, чтобы затем сдаться на милость победителя и распахнуть для него окна спальни. Избалованный мальчишка понятия не имеет, что такое любовь, но сполна усвоил прелесть флирта. Ему лестно тешить самомнение и порождать сладко-соблазнительные слухи… Зачем ему Аше? Лишь затем, что не ждет и окна не открывает. Или – не так? Королева из-под век наблюдала мучительную скуку Виона, вынужденного охранять, исполняя докучный долг раба. Отметила – ни рвения, ни даже уважения…

– Малыш, ты можешь быть хоть трижды славным нэрриха и мастером рапиры, – сухо начала Изабелла, – но я в дурном настроении забуду то и другое, возьму да прикажу выколоть глазки… У вас, нэрриха, отрастают новые? А? – Изабелла помолчала, ожидая ответа. Вздохнула, вскипая гневом, пока что управляемым. – Молчишь… Еще раз промолчишь в ответ, как раз теперь велю проверить.

– Разве вам не требуется охрана? – огрызнулся Вион.

– Как раз теперь мне требуется ответ, – отрезала королева, вставая и оборачиваясь к нэрриха. Посмотрела на рослого Виона ровно так, как смотрят на подпрыгнувшую слишком высоко блоху, не ставшую оттого крупнее. – Что за чирей вырос на твоей симпатичной заднице, если он зудит нестерпимо и вынуждает портить настроение моей любимой Аше? Не бубни о любви, кроме себя ты никого не любишь. Не сопи прежде срока, в сказанном мною нет обиды! Подумай, – сладким голосом шепнула королева, цепляя нэрриха под локоть и обозначая жестом намерение прогуляться. – Подумай: умница Бэль опытна и тебе не враг… пока что. Она женщина, и женщина красивая. Она пожила в столице и много знает. Она умеет молчать. Умница Бэль человек, Аше тоже человек и тоже женщина. А тебе так и так некуда пойти и некому пожаловаться. Надеюсь, малыш, у тебя достаточно ума, чтобы не сплетничать о важном со шлюшками из свиты? Ну, не играй в обиженного ребенка. Или играй, мне даже нравится. Чертовски обидно, что я порядочная женщина… по долгу крови. Мы могли бы премило пошалить.

Вион едва заметно порозовел, несколько раз сморгнул, неуверенно упираясь, но все же следуя за королевой спотыкающейся походкой безвольной жертвы. Он не успевал оценить смену настроений её величества, не понимал смысла сказанного, выглядел ошарашенным – и, как верно подметила Изабелла, нуждался в возможности излить душу.

– Но я… я никогда не сплетничал с этими в столице, – сильнее прежнего порозовел нэрриха, шепча едва слышно и старательно создавая тишину, исключающую подслушивание. – Я… не понимаю вас.

– Ты писал мне под диктовку твари, – отметила королева, гладя рубашку нэрриха возле запястья и поправляя кружево. – Мол, люблю безмерно, теряю голову и вырываю из груди сердце. Я прочла письма, получив их от Бертрана. Мне понравился слог. Занятная у нас с тобой интрижка: мы не виноваты, но наказаны. Я отравлена и едва могу носить ребенка, ты опозорен, утратил доверие короля и вдобавок попал в зависимость от моей дикарки. Мы друзья по несчастью. Но мне-то жаловаться не пристало, я королева. Я молча думаю о своей горькой доле.

Изабелла покивала, быстро глянула на ошарашенного её логикой Виона и снова мелкими шажками двинулась вперед, придерживая одной рукой край платья и другой – локоть нэрриха. Вион спотыкался и сопел, не понимая ровно ничего, помня и угрозу выколоть глаза, и сердечное сочувствие, приправленное намеком на симпатию. То и другое сложно мешалось в сознании, настаивалось на многозначительной тишине, бродило и требовало выхода. Изабелла старательно приопускала веки, пряча искру азарта и приглушая чуть насмешливую улыбку до гримаски фальшивого сочувствия.

– Она… – не выдержал Вион, со всхлипом вздохнул и поискал взглядом Аше, как раз теперь занятую беседой с двумя великанами, Лало и Пабло. – Она удивительная. Я был почти мертв. Нет! Хуже, чем мертв, я был выкручен и смят, как грязная тряпка. Я впитал гнусь и не мог от неё отчиститься. Я захлебнулся в том, что трудно описать.

– В дерьме, – спокойно подсказала королева и добавила с грустным участием: – Увы, тогда все мы были в этом самом… по уши. Вспомнить жутко. Но ты держался, малыш. Кортэ был тобою горд, мне сообщили.