Оксана Демченко - Сын тумана

– Вернись к теме.

Изабелла услышала, как шипит сталь, покидая ножны. Как коротко и нервно смеется Абу… Вероятно, сталь коснулась его шеи, – предположила королева, и ей стало холодно. Аше все еще металась по шатру, круг оставался незамкнут. И время, выигранное Абу, все еще не обещало победу…

– Скорбный удел – бессмертие, – вздохнул посол Алькема. – Я сейчас говорил тебе о старой дружбе, чтобы пригласить вернуться на юг. Неужели подобное невозможно? Для тебя открыта свободная жизнь в той вере или этой, под гарантии моего отца или королей Эндэры.

– Слабая и глупая попытка.

– Я понял. Увы, я не умею завидовать бессмертию. Я видел много детей ветра, без сомнений, я любимейший ученик величайшего Оллэ… – Абу дождался хмыканья нэрриха и добавил, – среди людей. И я решил: лучше отдать единственную жизнь за идею, чем снова и снова умерщвлять идею во спасение червя личности.

– Я не друг тебе, еретик. Я смерть твоя! Расскажи всё, – в голосе нэрриха надтреснутым бубенцом звякнула злость. – Быстро!

Королева скрипнула зубами, снова ощутила на языке соленую слюну. Там, вне круга охраны, стал заметен клинок, – он проявился, как только по холодному лезвию потекла струйка крови. Нэрриха играл с жертвой, угрожая незащищенной шее Абу, но пока что он срезал лишь тонкий лоскут кожи.

– Ай-ай, зачем портить славную беседу! Зачем просить невозможного, о мудрейших из мудрых? Сам ведь ты однажды сказал: или точно, или быстро, – Абу вещал с прежним, воистину безумным, спокойствием мягкого назидания. – И, дозволю себе напомнить: люди говорят только с целым горлом.

Нэрриха выругался. Абу вздохнул свободнее, было заметно, как он сел, наверняка по обычаю юга скрестив ноги.

– Эо вовсе не дарил мне жизнь, как можно вообразить подобное, зная его! Увы, сын штиля не успел наказать меня, хотя я был неподражаем, я так извёл его…

– Как и меня, – скрипнул нэрриха.

– Почти, о терпеливейший и славнейший из детей ветра, когда-либо посещавших…

– Короче.

– Ноттэ отвлек сына штиля, уже вознамерившегося наказать меня. Эо в то время был ранен и слаб после боя с людьми, его подстерегли опытные воины. Добавлю: он был ещё и измотан переходом и, не умолчу, рассержен моими попреками. Ноттэ его зарезал в одно движение, я не мог сего рассмотреть в деталях, увы мне, я лишь слабый человек и зрение мое…

– Дальше.

– Мое несравненное знание гор, моя доброта дарителя скакунов и моя щедрость в…

– Короче.

– Невозможно пересказать короче то, что длилось и было наполнено смыслом! Я проводил их до города, их обоих – нэрриха Ноттэ и герцога Валериана. Увы, это все, чему я лично был свидетелем, – с отчетливой издевкой завершил рассказ Абу и вздохнул, собираясь наживить новую полуправду на оголившийся крюк любопытства и повторно приманить опытного, но излишне самоуверенного собеседника.

– Оа-три-э-раа, – звонко пропела Аше.

Может быть, слова звучали чуть иначе, но королева разобрала именно так. Оба круга живой крови багряных служителей, выстроившихся вне шатра, вспыхнули солнечно-ярко – и слились в сплошное кольцо сияния. Лязгнула сталь, Лало басом загудел убогий, прямо-таки деревенский, напев. Еще одна нить багрянца протянулась от узора крови Аше к шатру, словно путеводная нить. Маари расхохоталась, взмахнула копьем, которое сделалось отчетливо видимым, едва его омыла кровь, нанесенная на лезвие и древко одним ловким движением.

– Что… Что это? – недоуменно пробормотал нэрриха и сразу взвизгнул зло и резко: – Ты знал? Ах ты червь…

– Апу, назад, – жалобно охнула Аше и метнулась в охранное кольцо, как в густой тростник, впустивший посвященную и сомкнувшийся за её спиной.

– Нет… – королева попробовала приказать обстоятельствам, с болью понимая, что именно теперь её власть ничтожна.

Клинок нэрриха сделался виден весь, он перерезал узор жизни Абу, алое и багряное расплылось пятном и стремительно потускнело, иссякло мелкими стежками капель. Королева выдохнула боль – и снова проглотила тошнотворный солоноватый привкус собственной крови. За время мучительного переезда из столицы она много раз желала увидеть, как навсегда смолкает южный всезнайка, как неуемный еретик бледнеет и признает величие рода Траста фактом своей гибели. Она клялась свершить казнь и молила Мастера о помощи, она самонадеянно твердила: высшая кара падет на голову болтливого еретика и уничтожит его!

– Нет, не надо, – еще раз жалобно попросила королева у Мастера и всех остальных, кто мог бы исправить неисправимое. – Пожалуйста…

Когда свет жизни иссяк, кровь Абу сделалась невидимкой, а нэрриха, сопровождаемый в каждом движении вихрем перламутра, метнулся вдоль пламенного кольца. Он рычал, размахивая оружием, с присвистом выдыхал зов родному ветру и приказ ему же: найти проход сквозь неведомое, немедленно открыть путь туда, куда сына ветра вел долг найма! Хотя, пожалуй, его вдвое сильнее гнала злоба обманутого, а значит – униженного. Нэрриха рычал проклятия на всех известных ему наречиях, свистел пустынным ветром, сплетал от травы ввысь ростки туманных вихрей, умеющих ощупать незримое и найти неприметное… Но двойное кольцо охраны шатра пока что оставалось непреодолимой преградой. Огненный тростник колебался, гнулся, но не раскрывал врагу тропы.

Королева на миг отвлеклась от ближнего, отметив в долине движение множества людей и яркое скопление серебряных бликов, похожее формой на созвездие Арки Мастера. Сознание потянулось туда, вовлеченное в круговерть перестроений группы нэрриха и перекличку их ветров – и не способное уже отстраниться. Незримое взгляду сперва не давалось и разуму, не открывало себя, рябило, но постепенно прояснилось и выстроилось во внятную картину.

Западный ветер ровным потоком омывал фигуры нэрриха, замерших в напряжении. Двое стояли в классических позах приветствия, принятых у носителей длинных клинков. Еще двое ласкали пальцами древки копья и алебарды. Последний и младший – Изабелла не сомневалась в верности ощущений – дрожал, потел, вздыхал со стонами и неуверенно пробовал натяжение тетивы.

Оллэ – его королева заметила последним и узнала резко, рывком – двигался навстречу противникам вместе с ветром, отрешенно спокойный и неторопливый. Широкие рукава ветхой рубахи плескались рваными парусами, свободно пронизываемые дыханием запада. Пустые ладони разведенных, опущенных рук трогали родной ветер кончиками пальцев, как ласкового кота. Оллэ постепенно сделался понятен весь, от встрепанных волос, забрасываемых ветром ему в лицо и вынуждающих моргать – и до крадущейся поступи босых ног. Серебро раха – того, что дает жизнь детям ветра – не проступало в нем подобно узору сосудов человеческой крови, но наливалось светом, словно весь сын шторма был создан из переливчатого тумана. Сердце билось медленно, в глазах отражался далекий полдень, на губах играла улыбка, не обещающая добра, подобная малой тучке, предвестнице страшнейшего морского шторма. Оллэ замер в трех каннах от противников, поклонился, последовательно изучил каждого.