Оксана Демченко - Сын тумана

В иное время Изабелла призналась бы себе, что, как истинная последовательница Мастера, она не верит в колдовство… Но честность вдруг сделалась некстати. Куда удобнее отгородиться от страха надеждой на чудо. Пусть не Башней созданное, пусть непонятное, пусть творимое буднично и ничуть не ярко. Иного-то нет…

Маари вдруг шагнула в круг свечного рыжего света, встала рядом, заглянула в глаза Изабеллы так глубоко, что мороз продрал уже не спину – все тело королевы, насквозь. Длинные пальцы Аше, липкие, пахнущие кровью и чем-то еще столь же тошнотворным, мазнули по векам Изабеллы, коснулись её ушей, на миг шапочкой накрыли голову.

– Ещё чуть! – жалобно попросила Аше, глядя вверх, в полог шатра и за него, в неведомое.

Абу молча поклонился и покинул шатер. Королева хотела удержать его, но не успела. Чудо, чужое и неяркое, вдруг расцвело во всей полноте, превратив саму Изабеллу в центр некоей сети, столь сложной и непостижимой, что реальность утратила смысл, отдалилась.

Тошнота накрыла королеву и придавила её, возникло головокружение, сопровождающее падение в бездну. Изабелла впилась обеими руками в мех плаща, застонала, тяжело дыша и приспосабливаясь к новому состоянию.

– Мастер, прости меня, но я вижу то, что вижу, – виновато шепнула королева. – И я не откажусь от дара.

Кровь… светилась! Теплая живая кровь людей – вся, на сколько хватало дальности нового зрения. Багряная и алая, кровь вспыхивала золотыми искрами сердцебиения. Кровь ощущалась без каких-то усилий, естественно. Изабелла, постепенно привыкая к дару, изучала узор крови и узнавала в нем план укреплений, расстановку авангарда и флангов, засад и резервов. Все было точно, горячие угли шатров вмещали множество спящих, тусклых сгустков багряного света. Яркие штрихи бодрствующих дозоров выделялись отчетливо. В авангарде без шума и зычных команд будили людей – и пламя их жизней разгоралось все теплее.

Лишь один участок поля не был таков, каким его изображал план. Кровь особенно бурно пульсировала, двумя кольцами охраны опоясывая шатер королевы Эндэры. Пространство меж колец оставалось бездной, ледяной и мертвой. Как ветки и листья, прячущие ловушку на крупного зверя, падали слова торопливого говора маари, и алость в кольцах пылала все ярче, а бездна таилась все незаметнее. Теперь королева верила в способность Аше создать надежную охрану. Почти верила: ведь именно теперь из тусклой ночи, мерцающей тысячами искр-кровинок, подобных светлякам, приближалось, подкрадывалось нечто серебряное. Это неожиданное, несхожее с иной кровью серебро пульсировало ровно и редко. Прекрасное и яркое, приятное новому зрению – и пугающее очнувшийся рассудок.

– Нэрриха, – сквозь зубы шепнула Изабелла, не сомневаясь в догадке.

– Взрослый, сильный, – откликнулась Аше, золотой огонек её пульса бился быстро и перемещался по кругу, наполняя сиянием его внутренний контур. Голоса маари королева вроде и не слышала, но слова возникали в сознании, узнавались. – Чужой. Еще чуть! Надо еще чуть…

Изабелла прикусила язык, сглотнула соленую слюну, наконец-то обретая холодную уверенность самообладания, пусть и созданную не надеждой, но лишь отчаянием. Нэрриха подкрался слишком близко. Маари не успевала замкнуть круг, знала это – и продолжала свое дело без ошибок, паники или излишней поспешности.

– Приветствую тебя, о сын шепчущего песка, – слова Абу, сказанные им далеко, вне шатра, тоже проникли в сознание помимо слуха. Голос казался обычным для посла Алькема, в тоне несколько нарочито проступала радость и притом звучание оставалось ровным, без намека на замешательство. – Мы не пили вина за общим столом и не слушали пения свирели долгих пять лет, если память моя крепка.

– Память крепка, – насмешливо прошелестел незнакомый голос, сухой и чуть скрипучий, приближающийся с каждым звуком. – Но помолчи, мне недосуг вспоминать прошлое. Я теперь верую в Башню, я узрел свет и познал истину. Ползи прочь, жалкий самовлюбленный червь-еретик. Ползи и тщетно надейся выжить.

– О, тебе до сих пор сладка и желанна тайна моей живучести, – гордо отметил Абу. – Эо, сын штиля, был старше тебя на круг, но я оказался свидетелем его гибели. Я выжил, он – сгинул. Я, смертный червь-еретик, узрел гибель величайшего бессмертия.

– Он… пощадил тебя? Эо? – в голосе несмазанной петлей скрипнул интерес, приоткрывая дверь неутолимого любопытства. Нэрриха, как многие до него, попался на уловку посла, даже сознавая, что Абу тянет время – и допуская эту игру, и надеясь на свою силу, способную проломить любую оборону, сколько её ни готовь. – Говори, и ты, возможно, еще немного поживешь. Кто убил его?

– Ноттэ.

– Ты вдруг стал немногословен, – отметил ядовитый голос.

Серебро крови более не приближалось к защитному кругу. Изабелла щурилась, смаргивала слезы, плохо сознавая себя. Она терла глаза, хотя видела не глазами, а дарованным Аше неведомым способом. Она не сомневалась, что нэрриха, этот серебряный узор на бархате реальности, замер рядом с Абу и отдался своему любопытству: ему можно и не спешить, так и так он непобедим… Он успеет убить тех, кого велит найм, путь даже чуть позже.

Нэрриха сиял ярко. Рядом с ним Абу казался багряно-тусклым и маленьким.

– Я желаю знать правду, – вкрадчиво сообщил нэрриха. – Я даже подарю тебе жизнь, как подарил он. Пока что ты солгал. Глупо солгал! Ноттэ не мог убить Эо. Сын штиля был гораздо сильнее, я знаю. Я слабее Эо, а ведь Ноттэ проиграл бы мне.

– Трудно проверить ваше утверждение. Ноттэ, клянусь маяками света, одолел того, кто вам был бы трудным противником. Одолел и погасил окончательно.

– И снова ложь. Уж конечно Ноттэ не исхитрился бы забрать раха и впитать такую прорву могущества. Наконец, исполнив невозможное, отчего он сам сгинул позже?

– Жажда быть обласканным на стороне победителей вынудила тебя предать веру, ты лишен света маяков в пустыне познания, ты ослеп… Увы, о мой бывший друг, душа моя истекает кровью. Ты был мне ближе брата.

– Да неужели? – фыркнул нэрриха, сраженный такой наглой и напыщенной ложью. – Абу, я сын ветра, но твои слова всегда звучали странно. Даже мне трудно найти в них ложь. Ведь все они – ложь, разного толка, в разной обертке… – Голос звякнул металлом: – Короче! Я устал от глупостей.

– Увы… о скорбь… о горькая утрата, – не унялся Абу. – Ты нарушил свою же клятву, однажды искренне данную моему отцу. А ведь ты многим обязан Алькему, – более деловито отметил Абу. Он не спешил, словно беседовал с другом за пиалой чая. – Увы, друг мой, увы… я все еще не вижу причин для вражды, я лишь ощущаю боль в душе. Здесь. И пусть жажда слыть победителем погнала тебя на север, в злую зиму, ненавистную тебе, в мир последователей Башни, пусть… Это минутная слабость. Неверные обольстили тебя! Презираемые тобою, дважды причинявшие тебе гибель в давние времена.