Оксана Демченко - Сын тумана

Вион рывком вздернул себя на ноги, покачнулся, зарычал и заскреб по стене ногтями, срывая их и продолжая тянуться, цепляться. Постепенно он обрел равновесие, шагнул ближе к столу. Голова нелепо дергалась, слюна капала на ворот рубашки. Взгляд казался подобен трехзубому крюку, он впился в душу и омертвлял плоть. Кортэ щурился, смотрел внимательно на руки твари, заставляя себя не замечать жути черных дыр-глаз. Он почти поверил: Вион всё ещё цел, он по-прежнему здесь и цепляется за жизнь. Старик Убальдо был прав в каждом слове, и Абу тоже. Душа – особенный сосуд. То, чем наполнил её сам человек или нэрриха, дает ему право оставаться собою. Только в пустоту бездушия вселяются твари.

– Ты уже весь – мой, – рычал Бас.

Кортэ упрямо перебирал пальцами, шевелил плечами и руками, морщился от скованности, но постепенно избавлялся от парализующего влияния. Он справлялся… и с долей интереса отмечал: жажда жизни – сильная штука. Если бы он не испытывал столь огромного страха, он бы не прилагал непомерных усилий к спасению. Тело Виона качнулось еще на шаг ближе, исполняя волю хозяина, почти полновластного.

Сын тумана правой рукой попробовал поймать муху – не успел, выругался заплетающимся языком, злясь и из упрямства выбирая длинные, заковыристые выражения. Муха села на стол у самой лужицы сидра, потопталась, в предвкушении потерла передние лапки о брюшко, намереваясь налакаться до непотребства… Бас взвыл, кукольно-неуклюжее тело Виона выполнило еще один шаг, скрюченные руки бухнули по столешнице совсем рядом с кубком, толкнули его и расплескали напиток.

Кортэ дернулся, сжал кулак до хруста, раздавливая правой рукой и муху, и флакон, позаимствованный из запасов Абу. Стекло впилось в плоть когтями осколков. Содержимое добавило впечатлений, сжигая болью дотла, не оставляя места для страха или подчинения. Вполне свободным жестом, точно и быстро, Кортэ пронес окровавленный кулак до самого лица Виона и раскрыл, вминая без жалости осколки стекла, капли вытекающего из флакона средства – и запах. Продолжая жест, он толкал лицо Виона назад, морщась и не желая ломать шею, но не смея ослабить напор. Бас затих на полувздохе: настойка судорогой перетянула горло Виона.

Влияние тьмы резко ослабло, мгновения потянулись медленнее, а удары сердца участились, способность нэрриха быть очень быстрым и знать все о происходящем вокруг через свой ветер вернулась, наделяя сына тумана уверенностью.

За окном наметилось движение, и Кортэ поверил в то, что это и есть выбор, сделанный за него Абу или кем-то столь же рассудительным. Пока Вион не дышит, тварь не способна впитаться в нового носителя. Эта ненадежная победа продлится лишь несколько мгновений! Используя их, сын тумана вскочил, левой рукой подцепил кресло, швырнул в окно, выламывая толстый переплет. Брызнули цветным колючим веером стеклянные и деревянные осколки, щепы, обломки. Сын тумана швырнул Виона в пролом и сам вывалился следом, не отпуская шею Виона и стараясь не думать о высоте, каменном дворе и возможном поведении людей.

Мысли угасли охотно, дышать Кортэ не мог: нечто перетянуло горло удавкой. Мир стремительно чернел. Сын тумана последним усилием удерживался на краю бытия, отстраненно наблюдая: вот плывет навстречу двор, очень медленно приближается для его темпа восприятия, вот тело с хрустом и болью вминается в камни.

Кортэ успокоено отпустил сознание, лишь различив два лица, заслоняющие тьму: губы Иларио быстро двигались, брат библиотекарь читал нечто слащаво-священное и многословное, Абу тоже не молчал, шептал свое, сугубо еретическое. Кортэ оскалился в улыбке, впервые сполна оценив слова учителя Ноттэ, до поры остававшиеся пустым звуком. Мол, золото позволяет получить достижимое, а друзья добывают и невозможное… Сейчас его, сына тумана, спасали, забыв о распрях и нетерпимости к чужой вере.

Значит, чем бы ни был Бас, он пока что обязательно и неизбежно – проиграл.

Просьба о помощи, нашептанная западному ветру срывающимся, тусклым голосом Энрике, застала нэрриха Оллэ в дороге. Он как раз завершил, а вернее прекратил, бестолковые переговоры в столице Турании, где проще купить любое безумство за пару породистых псов или карточный долг, нежели обрести надежное и выгодное для страны обязательство за настоящую цену.

Здешний король так много пил и так часто менял любовниц, что застать его в сколько-то осознанном состоянии не представлялось возможным. Новый, не знакомый Оллэ, патор всея Турании, Парвы и Уркезы о мире с Эндэрой слушать не желал: он оказался южанином, происходящим из захваченных Барсой полвека назад приморских земель. Королева Турании вроде бы войны не хотела. Впрочем, она вовсе не отягощала свой невеликий ум рассуждениями о делах государства, предпочитая загружать прическу заимствованными локонами, а шляпку – золотыми безделушками. Кроме того, её величество, собирая коллекцию поклонников, страстно желала заполучить в свой охотничий домик сильного, рослого, знаменитого и к тому же заманчиво светловолосого нэрриха Оллэ…

Именуемый Черным принцем брат короля, трезвый и безмерно воинственный, вдохновенно предвкушал скорую смену власти, копил наемников и сторонников. В политике принц Филипп был не силен, зато мечом, рапирой и любым иным клинковым оружием владел в совершенстве, да и в тактике боя кое-что смыслил, куда меньше внимания уделяя целям сражения и стратегии. Он с распростертыми объятиями встретил легендарного Оллэ. Выслушал советы по укреплению обороны портов, современным осадным орудиям и тактике конных атак. В ответ искренне посочувствовал попыткам вести переговоры с пьяными идиотами… Многозначительно посоветовал вернуться через год, когда Турания обретет, милостью божьей, сильного короля. Хмуря густые, накрепко сросшиеся у переносья брови, принц прятал в их зарослях азарт: он не желал воевать против Оллэ, зато был весьма не прочь начать бой с кем угодно, чтобы увидеть в деле старейшего нэрриха, несравненного и легендарного.

– Если этот галаторский придурок попрется на берег, я свистну своим псам, – напоследок пробасил принц, свойски хлопая нэрриха по спине ладонью, привычной к тяжёлому мечу. – Я дважды гонял его, как трусливого лиса. Я, черт подери, брал островную столицу, уж в наёмниках я толк знаю… Но затем всё увязло в переговорах. Он отказался драться со мной на мечах, я взял золото и снял осаду, править островами мне ни к чему, там сыро и скучно. Ты скажи хоть кому: мне бы и теперь разжиться золотишком! Тогда Турания уж точно обретет свое счастье.

– Что ж, пожалуй так, – вздохнул Оллэ, занимая седло подаренного принцем коня и провожая взглядом своего скакуна, по традиции оставленного в обмен. – Увы, я тоже не силен в переговорах.