Оксана Демченко - Сын тумана

– Ты не баба, чтобы угождать моему напудренному братцу, – подмигнул принц. – Но ты уж знай: у них не армия, гниль. А я, если что, своих приведу к тебе, решено.

С таким результатом, далёким от ожидаемого, Оллэ и отбыл на юг. Осень он обогнал на перевале Понских гор: караван дождевых облаков, собранных у высочайших вершин, еще не угрожал лету в южных долинах, но копил силы, пока опытная торговка-осень раскинула по склонам, как по столам в лавке, багрянец и золото, давая право лучшим покупателям до срока рассмотреть и выбрать первосортный товар. Скоро – Оллэ ехал и кривил губы в усталой улыбке – осень двинется в путь, все ниже по склонам, распространяя влияние на мир теплых предгорий и жарких приморских долин, выделяя всякой местности её цвета и узоры, порой наилучшие, а временами и потрепанные. Не бывает в мире честных торговцев, да и покупатели зачастую подслеповаты, гниль берут и не проверяют…

Нэрриха время от времени спрыгивал из высокого и не особенно удобного седла, черпал с обочины золото мелких листьев и принимался шуршать ими возле уха, сминая осень и принюхиваясь к её пряному аромату, еще не накопившему дождевой прели и тем более замокшей, предзимней гнильцы. Конь принца был велик, длинногрив и годен для движения в атакующем строю тяжелых панцирников. Увы, резвостью и выносливостью для дальних поездок он не отличался, и потому спешил Оллэ своеобразно: неторопливо и досадливо. Он знал, что в Тагезе сможет приобрести годного скакуна, но с перевала еще предстояло спуститься, к тому же сама Тагеза в нынешней игре королей не союзник Эндэре, здесь следует вести себя осмотрительно.

Слово «Вольмаро» достигло ушей нэрриха в ничтожном придорожном заведении: о горной долине спорили два мужика разбойного вида, уговариваясь то ли закупать лучший сидр, то ли подкарауливать торговцев. Сын шторма улыбнулся веселее. Он знал, кому принадлежит едва ни всё в долине, и счёл путь от перевала окончательно выбранным: нельзя проехать мимо владений Кортэ, не разжившись впечатлениями о несравненном сидре, обсуждаемом даже на островах.

И вот на рассвете безоблачного, по-летнему теплого дня, древнейший из живущих в мире нэрриха натянул поводья – и остановил устало вздыхающего коня.

Обогнувшая скалы тропка каменным крошевом ссыпалась по зеленому южному склону, небольшие ухоженные делянки виноградников тут и там подставляли солнцу розовато-золотые переспелые гроздья. Ниже на склоне шуршали редеющие кроны яблоневых садов, крупные плоды имели схожий оттенок с местным виноградом, но их позднее сортовое золото пока лишь наливалось, копило драгоценный сок. Красные крыши добротных домиков тут и там щедрыми гроздьями зажиточности украшали блюдо долины. Даже скотные сараи под новенькой черепицей, обожженной в нынешнем, скорее всего, сезоне, – отметил Оллэ, коленями и поводом предлагая ленивому боевому коню прекратить отдых и спускаться в долину. Место, выбранное упрямцем Кортэ и присвоенное вопреки всем людским законам, было достойно созерцания и тем более – сохранения.

– Когда-то и я пробовал сохранять, – криво усмехнулся Оллэ, замолчал и злее хлестнул коня. – Но, вперед.

Прошлое – это острые камни оползней и лавин, сгинувшие в пучине былого и надежно укрытые водами людского забвения. Меняются поколения, владетели перекраивают карту мира, леса растут, а горы стареют… Снова и снова вскипают прибои цветения весен и сменяются зимними отливами. Точат камень боли нэрриха, пока острые грани не скруглятся, стертые песком событий, впечатлений, забот…

Настоящий дом, родной. Очень многие люди имеют такой с первого дня жизни. И – не ценят… Он прожил свой второй век и почал третий, когда замерзшим, полуживым от усталости ввалился в чужой хлев после утомительной охоты на кабана, клыки которого оказались проспорены кому-то из случайных приятелей еще до того, как зверь попался на глаза. Снег лепил серый, злой и жесткий, застывал на рубахе рыбьей чешуей, выстуживая кровь и давая понять: ты чужак на севере, ты выскочка! Зима быстро найдет предел твоим силам, сломает хрупкую гордость. Зима научит уважать стихии, более могучие и древние, чем любой сын ветра.

Оллэ явился в тот хлев незваным, взломал дверь и заполз под ворох сена, лязгая зубами, постанывая и рыча, чувствуя себя диким зверем, загнанным великим охотником по имени Шторм. Он провалился в черную полынью сна, более глубокую, чем иная смерть… И очнулся, не вполне твердо осознавая пробуждение.

Подопрелое сено грело, покалывало спину, лезло в глаза. Соломенные лучики света пробивались в щели стен, звук проникал в сарай беспрепятственно: совсем рядом звенели оружием, рычали проклятия. Нэрриха презрительно поморщился. Люди многословны и при этом, увы, однообразны. Убью, присвою, хапну, стану первым и умру на куче добытого, измеряя славу чужими головами и лестью прихлебателей…

Чуть поодаль ворочалось неспокойное море, родной западный ветер ревел, растрепывал людские крики и уносил прочь, как недавно он порвал и умыкнул паруса.

Оллэ зевнул, потянулся с хрустом, благодушно. В сене было тепло, даже чуть затхло. В полумраке мерно хрустел кормом кто-то живой, теплый и наверняка способный снабдить молоком. Пахло именно так – обещанием сытости и уютом. Нэрриха поднялся, усмехаясь и представляя, каков он теперь, если глянуть со стороны: весь в соломе и шелухе зерна. Оллэ повел руками, нащупал брошенный у порога нож, сощурился, изучил двор сквозь щели: он тут недурно отдохнул и теперь испытывал благодарность к крову, приютившему в непогоду. Если некто явился жечь хлев, едва ли преуспеет.

На широком дворе совсем чужих, похоже, не было. Люди, отдавшие жизнь, и те, кто собрал кровавый урожай, смотрелись соплеменниками. Победители деловито пинали рабов, подбирали и вытирали оружие, называя по именам побежденных и обсуждая, достойно ли те ушли из жизни. Оллэ ещё раз зевнул, скучающим взглядом обвел двор – и наконец заметил на пороге главного дома статную, ещё достаточно молодую женщину. Она стояла в проеме приоткрытой двери, сжимая побелевшими пальцами длинный боевой нож. И ждала. Как раз теперь мужчины решали последний важный вопрос: кому достанутся дом, все его богатство и в том числе эта женщина, жена хозяина двух кораблей, не вернувшихся из долгого похода.

Права назваться вождем добивались двое, и значит, кто-то один должен был добавить свою кровь к той, что уже обильно заливала двор. Люди раззадоривали себя криками, ломали двери и волокли из кладовой хмельное, готовясь праздновать. Звенело железо… А женщина стояла всё так же, и Оллэ смотрел на неё, – хозяйку богатого дома, любимую вещь прежнего владельца здешних мест. Законную добычу сильного, готовую, по мнению полупьяных победителей, безропотно служить ему. Женщине предстояло увидеть, как новый вождь перережет горло её детям, тем самым предусмотрительно исключая угрозу нескорой мести. После женщине полагалось безропотно рожать победителю новых наследников…