Оксана Демченко - Сын тумана

Оллэ размышлял, лениво зевая, подкармливал рыжего Черта лепешкой, задабривал льстивым шепотом и надеялся – вдруг конь признает по-настоящему? Аше носилась по двору, шумела, звала по именам нужных людей, приятельски пихала в бок и собирала у ворот. Сын шторма толком и не осознал, как так получилось – все уже готовы и бегут ровным строем по двое вдоль стены к ближним воротам. Сам он опять в седле, Аше едет рядом, молчит, раздуваясь от гордости, то и дело поглядывая на «своих» воинов.

До гостерии орден, не признанный патором, дотопал не сбавляя темпа. Энрике ждал на пороге, рядом сидел Лало, и оба выглядели по обыкновению сосредоточенными и одновременно потерянными. Скорее всего, – мрачно предположил Оллэ, цыганка опять читала священные тексты, кричала их и шептала, пока не забылась в обмороке крайнего утомления…

– Хорошее место, ровное, – заверила саму себя Аше, спрыгивая с коня. Прошлась туда-сюда вдоль фасада гостерии. – Там север. Там мировое копье, проткнувшее звездный свод. Пабло!

Из общего строя вышел служитель, кивнул, рассматривая «мировое копье» – неприметную мелкую звездочку, для Оллэ имеющую три десятка имен в разных наречиях и весьма полезную при морской навигации. Пабло перечисление имен звезды не занимало, он бормотал что-то свое, слушал сбивчивые пояснения Аше на двух языках, снова кивал. Указывал пальцем туда и сюда, и люди занимали места безмолвно, мгновенно. Довольно скоро они образовали ровный круг, глядя в разные стороны и стоя спинами к центру его. Пабло встал на последнее свободное место. Аше еще раз оббежала своих людей, придирчиво проверила, кто как стоит. Подошла к Оллэ и замерла перед ним, щурясь и всматриваясь в нечто, одной ей понятное, – там, за спинами воинов, посреди огороженного ими куска пустого поля.

– Жена его будет там, – указала маари на середину круга, не оборачиваясь к Энрике и поглаживая кромку лезвия копья. – Если он отдаст много, все получится. Он готов?

Оллэ перевел, сам сходил в комнату, поднял на руки сонную, тонкую до прозрачности Лупе и зашагал к кругу, обозначенному, как столбами, фигурами служителей.

Маари тем временем раздобыла из маленького вьюка за седлом Сефе серебряную плошку, нацедила у каждого из воинов из запястья немного крови и теперь двигалась от одного к другому, рисуя пальцем на лбах знак, вроде бы один и тот же, но всякий раз немного искаженный. Энрике суетливо и бестолково следовал за Аше, то и дело вздыхал, спрашивал: не будет ли Лупе вреда от непонятной затеи? Не дождавшись ответа или получив вместо такового лишь несколько коротких незнакомых слов, он снова вздыхал, гладил рукоять рапиры и то ли злился, то ли обдумывал удобный повод для отказа от «лечения», похожего на чернокнижье в дичайшем его виде.

Для Оллэ происходящее выглядело обыденно и одновременно непонятно, и ему тоже хотелось взбунтоваться, потребовать объяснений, а заодно отвесить подзатыльник маленькой дикарке, самонадеянно дерущей нос и возомнившей себя – королевой.

Сын шторма почти раздумал участвовать в нелепом действе, невольно им же и спровоцированном. Он уже был в двух шагах от круга и замедлил движение, желая развернуться и отказаться… Но ощутил холодный сквознячок, тянущий мимо щеки туда, в круг. По спине пробежал мгновенный озноб, воздух загустел, тело Лупе наоборот, утратило плотность и вес. Теперь оно вроде бы само плыло все ближе к краю круга, руки лишь выравнивали, упорядочивали дрейф. Оллэ прикусил губу и, невольно вжимая голову в плечи, скользящим движением пересек незримую черту.

Внутри пространство слегка светилось волокнистым серо-серебряным мхом, прячущим детали и застилающим даль. Фигуры, замершие по краю, сделались подобны столпам, они надежно ограничивали искаженное пространство крошечного мира. Лица – древние, каменные – были строги и спокойны. Только глаза жили: все взгляды были направлены в центр мира, туда, где мох его ткани сиял особенно ярко. В этом серебре и осталась лежать – или висеть, поскольку мир изнутри воспринимался, как шар – согнутая, маленькая фигурка Лупе.

Нэрриха отвернулся и двинулся прочь, вслушиваясь в беззвучие, дрожащее так, как будто все пространство есть нутро гигантского барабана, и теперь, обретя содержимое, оно живет биением и ритмом – тем, какой отмеряет сердце Лупе. Столпы фигур окончательно утратили все человеческое, чем их наделяла привычка зрения. Они были огромны, они вовсе не подпирали свод: на их широкие спины извне давила волокнистая тьма большого мира, упругая и плотная. Но камни держали границу, упираясь спинами в сумрак, наверняка безмерно тяжелый…

Оллэ вырвался в ночь, жадно хлебнул воздух, только теперь признавая: он не дышал там, внутри, и до сих пор не понимает, можно ли там – дышать? А воины стоят по-прежнему: обратив к середине круга спины и затылки. Так откуда пришло ложное ощущение каменных лиц, пристальных взглядов? Отягощенный впечатлениями, сын шторма слепо уткнулся в Энрике, который прижимал к груди плащ и пробовал оттолкнуть маари. Служитель полубезумно шептал: холодно, Лупе совсем ослабла, надо укутать. Еще он просил все настойчивее, а вернее уже требовал, прекратить опасный ритуал, поскольку жена верует в Мастера и сама бы никогда на подобное кощунство не согласилась. Нэрриха отобрал плащ, обнял Энрике за плечи и вместе с ним шагнул дальше от круга, с новым опасливым уважением глядя на маари и ощущая, как по спине повторно пробегает озноб, на сей раз обозначая расставание с местом вне мира…

– Хорошо положил, правильно, – похвалила Аше.

Она подошла вплотную, заглянула в глаза, шепнула несколько невнятных слов, прогоняя озноб и пробуждая слух. Бесцеремонно проколола стилетом руку Оллэ, добыла кровь, проделала то же с Энрике и собой, взялась рисовать знаки на лицах. Аше при этом нашептывала слова своего наречия, и они растворялись в ночи так ловко, что след звучания не улавливал даже слух сына ветра. Завершив дело, маари резко хлопнула в ладоши – и все воины разом повернулись в одну сторону, слитно совершив сложный жест правой рукой. Тишина налилась ледяным нерушимым покоем, звезды засияли вдвое ярче, тени проступили в ночи, сводя с ума: от каждой фигуры воина тень тянулась так, словно в середине круга действительно имелся свет.

– Там край, – сказала Аше, встав перед Энрике и глядя на Оллэ. – Все, что можно, сделано. Он умеет звать ветер? Скажи ему: пусть зовет. Сейчас его жена легкая, она почти ветер. Очень высоко она, сильные крылья. Скажи: если устанет звать, если слабый и не любит жену, он умрет. Ей придется вернуться иначе, когда заплачет ребенок.

– Ты страшное существо, жена Кортэ, – медленно выговорил сын шторма, передернув плечами. Затем он повернулся к Энрике и перевел ему слова маари.