Оксана Демченко - Сын заката

– Думаешь, если я слышу его под северный, так и дать ответ могу – тоже?

– Я в плясках не силен, – Челито хлопнул себя по мосластой коленке и проследил пальцем кривоватую, даже какую-то узловатую ногу до самой босой ступни. – Если канат тянуть или бочку катить, это исполню, а запросто пятками бить… Нет уж. Не советчик я в этом деле, внучка.

Сказал и отвернулся. Может, сам испугался того, что вдруг назвал внучкой? Зоэ рассмеялась, нырнула под тяжелую руку и прижалась щекой к рубахе, снизу заглядывая в сивую бороду.

– Значит, везет мне крепко, растет моя семья. Ты мне дед. Ноттэ – ну не знаю, кто, а только и он родня нам. Договорились?

– Договорились, – усмехнулся в бороду моряк. Проследил, как бежит от грота к берегу Зоэ, раскинув руки. – Непростая ты плясунья… А только боюсь я родни нелюдской, а ну обманут?

Последние слова Челито прошептал совсем тихо, даже рот прикрыл ладонью – вдруг и его голос внучка разберет издали? Но Зоэ не обернулась, не разобрала. Она вся замерла, лишь выплетая рукой растущую лозу, гибкую, трепещущую от самого малого дуновения. Тело качнулось, вступая в танец, волосы затрепетали и рассыпались, прочесанные порывом ветра. Челито давно заметил: стоило Зоэ всерьез выйти на берег, особенной походкой, словно на голове она несет кувшин с водой и не расплескивает ни капли – стоило ей так выйти и сделать первое движение, как ветер менялся, исправно задувал в подставленное лицо, отбрасывал волосы назад, за спину.

– Вот птаха, – ласково улыбнулся старик. – Внучка… А что? И хорошо. Пусть себе пляшет, не во вред.

Пришло время, и однажды долгожданный люгер показался на юго-восточном горизонте, смутив Зоэ до крайности. Когда капитан Вико ступил на берег, был он зол и утомлен. Жаловался на «треклятого ледяного упрямца», намекая на ветер, замедливший плаванье вдвое… Зоэ виновато пожала плечами и бочком подвинулась к названому деду. Тот понял, обнял за плечи, заговорил о рыбалке и шторме в первую неделю на острове. И ни словечком не упомянул голоса ветров и танцы. Впрочем, капитан и не старался выслушать: он спешил.

– Такое дело, – морщился Вико, поглядывая искоса на помощника, управляющего осмотром люгера и отвлекающего команду иными заботами, лишь бы не мешали очередному тайному и важному разговору. – До тухлости прогнила наша служба Башне. Войну патор готовит, да тайком от короны, да снюхавшись с еретиками… И что мне делать? Я капитан, а не дон какой вертлявый, – Вико нахмурился сильнее. – Первый раз на моей памяти патор нас отправил к южанам в порт. Оттуда было велено везти ответное послание Башне, а далее, я уж знаю, не первый год на службе – будет и ответное письмецо, уже из Тагезы в Алькем. Смекаю я, после нам придется с двух сторон опасаться удара… А вот другое дело и того похуже. Рождения патор ждет, уже и место выведал, и чует душа моя: верное место, то самое.

– Что за рождение? – шепотом уточнила Зоэ.

– Нэрриха первого круга, – нехотя пояснил Вико. – Клятву с него возьмут, а клятва та скорехонько убьет его, я такое уже видел раз… Страшное дело, темное. – Усмехнулся и подмигнул Зоэ. – Всю жизнь молчал. Я знаю многовато для живого и наделенного языком, так-то… Нет более мочи язык прикусывать и совесть губить. Да и ты еще, вот напасть, что ни ночь, снишься, танцуешь да ветер тянешь к себе. Он такой… Воля в нем сквозит, сердцу отрада, на душе делается хорошо… и страшно. Мне – страшно!

Вико зарычал от возмущения, снова махнул рукой, прогоняя сказанное, развеивая в воздухе само звучание слов. Тяжело вздохнул.

– В Параду идем, так решил. Пусть хоть травят, хоть рубят, мне уже без разницы. Письмо от эмира не повезу. Человек я или крыса дохлая?

Зоэ вздрогнула, услышав снова те же слова, сказанные в точности тем же тоном, что во сне.

– Значит, оскорбляешь, – возмутился Кортэ, осаживая коня и напоказ, с намеком поглаживая гарду. – Я вроде приблудного пса, жрать могу до рвоты, а золото гребу и вовсе ненасытно.

– Ты сам себя оскорбляешь, отказываясь меняться, – отозвался Ноттэ, старательно не замечая предложения подраться: сколько можно? Третий раз за день, пустая трата времени! – Я лишь предположил, что твоя тяга к золоту схожа с поведением некоторых…

– Животных! – обличающе завершил Кортэ, то ли продолжая намеренно нарываться на ссору, то ли злясь всерьез. Верного ответа, как обычно, он не знал – и не задумывался, и не контролировал слова и движения души, и не просчитывал наперед. Просто злился и рубил с плеча… – Теперь я еще и скот.

– Почему ты не пытаешься размыкать цепочки нелогичности? Без этого ты создаешь раз за разом такие вот безвыходные ловушки заведомого непонимания. Мы ведь установили порядок беседы: я говорю, затем ты кратко повторяешь мои слова, ничего не домысливая. Далее ты продолжаешь рассуждение и излагаешь свое мнение. Снова я кратко излагаю твои мысли и добавляю свои. Такое способ общения обычно работает, и даже с людьми самого буйного нрава.

– Если приставить эсток к горлу, – хмыкнул Кортэ. – Вся Эндэра наслышана о миролюбии нэрриха Ноттэ, о да! Б о льшую кротость проявляет лишь Оллэ, поскольку не изволит носить при себе оружие. А зачем ему? Однажды положил мне руку на плечо, сжал легонько, и я сразу внял его разуму и доводам. Еще бы поупорствовал миг – и кости в крошево.

– Он сама кротость… был, – согласился Ноттэ. – Но ты прав, я тоже неплох. Убедителен.

Кинжал с коротким змеиным свистом метнулся к горлу Кортэ, и тот не успел ни отразить удар, ни уклониться! Лишь замер, не дыша и обиженно моргая.

– Значит, ты полагаешь мои доводы бездоказательными и даже провокационно надуманными, – Ноттэ кратко определил смысл слов собеседника. – Я понял тебя. Попробую изложить идею иначе, поскольку мы не достигли единомыслия. Твое желание копить золото не настоящее, оно лишь кираса, щит, блокирующий движение души, неосознанный отклик на некую боль. Я пробую установить суть происходящего. Как только мы поймем, что движет златолюбием, оно станет контролируемо или даже исчезнет.

– Уже пропадает, – тихо пообещал Кортэ, отводя лезвие от горла бережно, одним пальцем, опасаясь спугнуть миролюбие собеседника.

– Ты не повторил мои слова. Ты уже забыл их.

– Ладно, ладно. Все помню, – нахмурился Кортэ, ощупывая горло. – Я не жадный, я глупый.

– Не так. Ты домысливаешь.

– Я не глупый, – отчаялся Кортэ и развел руками, бросив повод, – я так и не нашел себя в том темном доме, где по твоим словам прячутся от нас наши души. Золото для меня щит, а что под ним – не ведаю.

– Вот, уже лучше, без обиды, – обрадовался Ноттэ. – Я склонен думать, что ничего особенно страшного в тебе и не накопилось. Но ты так мало общаешься и так много домысливаешь, что привык разговаривать с самим собой, приводить себе доводы и соглашаться с ними, и подзуживать себя. Дальше – больше, настоящее блекнет, придуманное делается слишком уж значимым. Ты постоянно ходишь в мыслях по кругу, твое нежелание принять внешние советы, мнения и просто сведения приковывает тебя к вытоптанной лужайке привычного. Люди вымеряют безопасность и значимость золотом, говоришь себе ты. Добавляешь: я владею золотом, я значимый. Они не ценят меня? Надо больше золота. Примерно так?