Елена Хаецкая - За Синей рекой

Она показала книгу Лихобору. Весь день (у них была увольнительная) они просидели в любимой пивнушке за бочкой пива и, склонившись над томиком голова к голове, читали – вслух и хором – поэму о любви рыцарственного и мечтательного Аль-Касима к прекрасной, нежной и отважной Бланке-Флоре.

Время от времени они отрывались от книги и, заново наполнив кружки, обсуждали прочитанное.

– Я что-то не пойму, – сказал Лихобор, едва придя в себя от ступора, в который повергли его строки:

– Этот Аль-Касим – он ведь боевой «факел» или как?

Лютояра молча пила пиво. Думала. Потом сказала:

– А как ты полагаешь, они с Бланкой-Флорой ведь побратимы? А «гроб жизни» – это, наверное, субстрат, другая терминология… – И еще раз прочитала:

У нас ведь с тобой то же самое!

– Чтоб «факел» – да заревел, как штафирка, а потом хлопнулся в обморок!.. – Лихобор все качал головой. – Разве от потери крови?

– Может, это «факел» старого поколения, – предположила Лютояра. – Что мы, в конце концов, знаем о наших предках по субстрату? Может, те первые «факела» и плакали…

Они почитали еще немного и вместе осилили песнь пятую – «Об усладах сердечных».

– Интересно, почему все-таки это дополнение к уставу выдали только нам? – сказал Лихобор. – Насколько я понял, другие такого не получали.

– Вероятно, это только для побратимов, – предположила Лютояра. – Во втором взводе тоже есть, надо будет их спросить.

– А кто там?

– Шестизубый и этот… рыжий… Гневоцвет, – припомнила Лютояра.

Они допили по шестой кружке.

– Хорошо как! – вздохнул Лихобор. – Говорят, бунчук «Жженый» на днях возвращается.

– Скоро и нам в горы, – сказала Лютояра. Она чувствовала, как в ней вздымаются волны огромного чувства. Хотелось хохотать, орать боевые песни, разломать пивнушку, обнять побратима, хватить врага вострой сабелькой – всего сразу и побольше.

– В горах уж мы себя покажем! – молвил Лихобор. Ему представилось, как они с Лютоярой, заливаясь кровью, соединятся в предсмертном объятии посреди кипящего боя.

– Побратим ты мой… Побратим ты мой родной! – молвил он и взял обе руки Лютояры в свои. Их взгляды встретились. Лютояра смотрела жарко и жадно. Оба чувствовали, что должны сделать что-то еще. И книга услужливо подсказала им только что прочитанной страницей:

Лихобор сблизил лицо с лицом Лютояры.

– Нос мешает, – сказал он и чуть наклонил голову. Теплые и твердые губы побратима осторожно тронули рот Лютояры. Она шевельнула губой, придвинулась удобнее. Так они посидели какое-то время, а потом Лихобор сказал:

– Я люблю тебя, Лютояра, прекрасный цветок белого цвета, и желаю оставаться в твоих объятиях до самого моего смертного часа.

Вот так все и вышло, а спустя день или два на побратимов уже поступило донесение Бдительного Служаки, которое вызвало такое смятение в мыслях властителя Огнедума.

Разумеется, оба «факела» решительно отрицали свою виновность в государственной измене. Строго говоря, виновны они были совершенно не в этом. Но выводы, к которым неизбежно приводил энвольтатора беспощадный анализ ситуации, заставлял призадуматься.

Еще три-четыре поколения, развивающихся в бесконтрольно мутирующем субстрате, – и все. Того и гляди начнут возникать вопросы о святости брачных уз… Огнедум ощутил внезапный прилив ужаса. Недрогнувшей рукой он уничтожал до сих пор только тех мутантов, которые обладали внешними признаками физического уродства. А если мутации зашли глубже, нежели до сих пор предполагал Огнедум? Если наличествуют – и беспрепятственно усиливаются с каждым новым поколением – мутации внутренних органов? Что он знает, например, о тех же женщинах? По какой причине часть объектов синтезированной жизни развивается в особей женского пола? Надо проследить динамику – кажется, с каждым новым поколением число женских особей, пусть незначительно, но растет.

О! А что, если изменения уже затронули воспроизводящую систему? Вдруг гомункулусы уже давно способны иметь собственных детей и пока – лишь по чистой случайности! – просто не знают об этом? Теперь им остается только убедиться в своих новых возможностях на практике – и все. Начнется. Утопить одного-двух младенцев Огнедум еще в состоянии, но если их будут сотни…

Он пару раз дернул себя за бороду. Беременный гомункулус – о таком и помыслить-то смешно.

Да – но все-таки!.. Все-таки!..

Чувствуя настоятельную потребность провести некоторое время в лаборатории за размышлениями и опытами, энвольтатор несколько даже рассеянно приказал мятежным «факелам» отправляться на гауптвахту и там ждать своего смертного часа.

– Дозвольте в горы! – попросил Лихобор.

Лютояра кивнула – безмолвно и страстно.

– Я не намерен обсуждать свои приказания с нижними чинами, – холодно молвил Огнедум.

Побратимы вытянулись в струну.

– Вот так-то лучше, – смягчился энвольтатор. – До гауптвахты зайдите в лабораторию. Хочу взять у вас генетический материал на анализ. Прихватите журнал.

– Дозвольте перед тем проследовать в казарму! – деревянно проговорил Лихобор. – Чтобы привести себя в надлежащий вид.

– Мне абсолютно плевать на ваш вид, – сказал Огнедум. – Нечего попусту разбазаривать мое время! В лабораторию, а оттуда – за решетку. Я изучу ваши анализы и решу, как с вами поступить.

Он вышел, нимало не сомневаясь в том, что «факела» в точности исполнят приказ. Хоть в этом он пока что может на них положиться. Анализ генетического материала покажет, как долго продлится это зыбкое и тревожащее «пока».

Скитания наконец-то привели молодого графа Мирко на ту самую площадь, которую он так долго искал. Она как будто не желала, чтобы ее вот так просто взяли и нашли. Она таилась за перекрестками, уворачивалась, направив преследователя по ложному следу, или вдруг пускала улочку вкось, чтобы самой ловко оказаться на новом месте: куда нет прохода.

И только когда Мирко, утомленный бесполезной погоней, сдался и решил было возвращаться к своим товарищам, под землю, площадь неожиданно сама вышла к нему навстречу. Сперва показалась в створе между домами – словно туфельку и часть атласной ножки выставила невзначай из-под подола. Затем медленно явилась вся: нарядная, печальная, кое-где облезлая – словом, красавица в тюремном заточении.