Елена Хаецкая - Здесь был Баранов

– Выкладывай четыре асса, варвар, – сказала Эдоне с торжеством в голосе. – Сегодня я налью тебе фалернского…

Дима положил на стойку сестерцию, обошел ее и направился к своему столику. Эдоне шла за ним с двумя наполненными стаканами в руках. Возле стола оба остановились. Она осторожно поставила стаканы. Эдоне ростом была Диме по плечо, и внезапно она, невысокая, крепкая, широкоскулая, показалась ему очень красивой. Еще мгновение назад он не знал, что сказать и как себя вести – и вот уже он протянул руку, взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Харчевница слегка покраснела.

Взяв стаканы, она вручила один Диме, второй оставила себе.

– Удачи тебе, гладиатор, – сказала Эдоне и, перед тем, как выпить, чуть плеснула вином себе под ноги.

Север появился «У Кота» ближе к ночи. Он пребывал в крайне дурном настроении, но нужно было обладать особой чуткостью, чтобы заметить это. Он устроился напротив Баранова, скорее, по привычке, чем из расположения к нему, безмолвно проглотил пять сырых яиц и вышел. Дима отодвинул от себя стакан и тоже поднялся из-за стола.

Север ждал его на улице. Они молча прошли несколько кварталов и остановились на холме, откуда начинался крутой спуск к морю. Внизу смутной кучей мусора темнела покосившаяся хибара, где жили известный всему городу придурковатый прорицатель и его черная рабыня.

– Север, – заговорил Дима, – почему он не подаст на тебя в суд?

Север склонил голову набок.

– Кто? Децим Марцеллин? Ха! – Он помолчал и добавил: – А ты хоть знаешь, варвар, как меня зовут? – И с расстановкой произнес: – Гай Север Марцеллин Квиет. Я подделал завещание, если тебе это интересно, после чего утратил часть своих имен.

Он отвернулся, насвистывая сквозь зубы. Дима, изнемогая от смущения, тихонько сталкивал камешки с обрыва.

– Он мой брат, – ровным голосом добавил Север и прищурился. – Он все же нашел способ, как отомстить мне.

– А что он тебе сделал?

– Ты видел, кого он продал Воконию?

– Видел.

– Это мой учитель, – угрюмо сказал Север, глядя себе под ноги. – Наш отец обещал отпустить его на свободу. – Он скрипнул зубами.

– Разве гладиаторская школа – это так уж страшно? – спросил Баранов.

– Да! – резко ответил Север. – Это очень страшно! Потому что мы живем в казарме! «Одной семьей»! – Он скривил рот. – Всегда под надзором! Как скотина! [31]Впрочем, я и забыл, что для тебя это нормально.

– Так ведь и ты, кажется, не очень страдаешь? – заметил Дима.

– На меня плевать, – отозвался Север.

– Что ты собираешься делать? – воодушевленно спросил Дима, уже захваченный планами спасения Эвмела.

Но Север опять был прежним.

– Я? – удивленно переспросил он. – Если Эвмел не угодил этому придурку, своему господину, то при чем тут я? Пусть выкручивается, как хочет.

И он начал спускаться с холма к морю.

Когда Эвмел повесился, никто из товарищей Баранова не удивился. Такие случаи в школе бывали. Север даже не подошел с ним проститься, он просто завалился спать и мирно проспал до утра.

На следующий день Дима сунулся к нему с переживаниями, но Север отвернулся и сообщил, что он все это предвидел. И посоветовал Диме идти куда-нибудь поближе к Тартару в приятном обществе фурий и гарпий.

Баранов последовал его совету. Его терзали гарпии сомнений и фурии раскаяния. Как проклинал он себя за то, что скверно учил древнюю историю! Потешался, болван такой, над карточками-датами, кое-как зацарапывал в конспект объективные предпосылки и исторические значения, рисовал в учебниках усы, очки и противогазы.

Сейчас до Гераклеи доходили какие-то слухи о волнениях в Энне и Тавромении, [32]на другом конце Сицилии, а он, Баранов, не мог вспомнить, что это за волнения, вылились ли они во что-либо существенное и кто их там возглавлял. Из всех руководителей разного рода восстаний он вообще помнил только Спартака и Стеньку Разина.

Север, почерневший и похудевший, угрюмо слонялся по казарме. Как-то он, лоснящийся от оливкового масла, которым Мосхид растер его после массажа, вдруг подошел к Диме и заговорил с ним, понизив голос:

– Слушай, Вадим. Через день-два казарму оцепят и запрут.

– Откуда ты знаешь?

Север хмыкнул.

– От Марцеллина. В Энне, похоже, что-то серьезное. Нас здорово боятся. Через пару дней будет уже не выйти, так что решай сам. Я нашел лодку…

И, не дожидаясь ответа, ушел.

Дима остался стоять, удивленно моргая. Север предлагает ему бежать! Что же он такого узнал о беспорядках в Энне?

Несмотря на все сомнения, одолевавшие его, вечером Дима явился к харчевне «У Кота». Он приветственно махнул рукой знакомым, отмел нескольких девиц и остановился посреди комнаты, озираясь. У очага возилась Эдоне. И в чаду и дыму он увидел Севера. Тот даже не обрадовался его приходу, бросил сумрачный взгляд и кивнул равнодушно.

Оба двинулись на улицу. Уже тянуло прохладой, и Дима с завистью отметил, что предусмотрительный Север завернулся в плащ с капюшоном и рукавами. Они шли быстро по запутанным лабиринтам улочек к морю, миновали хибару, слепленную прорицателем из обломоков кораблей и бочек, и вышли на берег. «Для чего мы пишем кровью на песке?» – спросило море. Не знаю, море. Не знаю я, зачем.

Север возился с лодкой, а море шумело и с шипением отползало от хибары прорицателя. Люди, деревья и нелепое это жилище отбрасывали яркие тени в лунном свете. Дима в нетерпении переминался с ноги на ногу.

Вдруг с холма из темноты донеслись крики:

– Вот они!

Север резко обернулся, вынул из-под плаща меч, украденный на складе школы по недосмотру препозита, и оба беглеца прижались спиной к стене хибары. С холма неслись вооруженные люди. С ними были собаки.

Вадим ни о чем не думал. Неизбежная гибель не казалась чем-то существенным. Важно было только одно: последнее, что Вадим увидит в своей жизни, будет море, залитое лунным светом, и четкий профиль Севера, стоящего рядом с обнаженным фракийским мечом в руке.

Это была лучшая секунда в жизни Димы Баранова. Безоружный, он увидел совсем близко лица преследователей, и тогда он задержал дыхание, сжал кулаки, слегка разведя руки в стороны, и прикрыл глаза. «Все», – шепнул он сам себе.

…А тем временем тетя Хоня заметила утечку электроэнергии и бестрепетной рукой отключила машину времени, пожиравшую электричество в подвале хозблока…

Дима ощутил резкую боль в плече и сильный толчок. Ярчайший свет плеснул ему в глаза, и не было уже ни луны, ни моря, ни Севера, а был только этот нестерпимый свет и боль, огромная, как небо. Его куда-то волокли сквозь ослепительный туман. В уши ему вколачивались, как гвозди, слова на непонятном языке. Слова звучали пронзительно, они терзали и донимали хуже колодок. Дима мотал головой, отгоняя их.