Робин Хобб - Судьба Убийцы

Я плотно, плотно, плотно захлопнула свои стены. Волк-Отец предупреждал меня. Держать стены закрытыми означало, что никто не сможет дотянуться до меня. А в тот момент я уповала на то, чтобы никто не смог когда-либо прикоснуться к моему разуму. Я не жаждала более, чтобы хоть кто-то относился ко мне благожелательно, не говоря уж о том, чтобы любил меня. И я не собиралась любить кого-нибудь еще.

Сердечная боль неожиданно отозвалась болью в животе. И это в сочетании с болезненным ощущением, вызванным невозможностью ни рассказать кому-нибудь о моих снах, ни записать их. Но о тех видениях, которые приснились мне сейчас, я не смела говорить. Они равно пугали и дразнили ложной надеждой, соблазняли и ужасали. Они побуждали меня сделать их реальностью. И с каждым днем нашего путешествия они становились все более осязаемыми, будто я все ближе и ближе подходила к тому неотвратимому будущему, к которому я должна была привести.

На мгновение я прикрыла глаза, а затем посмотрела на раскинувшийся передо мною город в пастельных тонах. Я заставила себя видеть его красивым и привлекательным, вообразила себя там счастливым человеком. Я бегала бы по его улочкам, приветствуя знакомых и выполняя какое-нибудь полезное поручение Двалии. …И в один прекрасный день я бы убежала.

Нет. Я не могла позволить себе думать об этом так же, как и планировать побег. Не сейчас. Это было очаровательным местом, слишком чудесным, чтобы стремиться домой. Как счастлива я была бы здесь! Я даже чуть-чуть испугалась этих мыслей. Я обнаружила, что в состоянии скармливать эту ерунду Двалии даже тогда, когда не могла ее видеть. Я уже неплохо изучила ее разум. Как и разум Винделиара. В порядке опыта я внушила ему капельку моего воображаемого счастья. На мгновение я ощутила исходящее от него тепло удовлетворения, а затем он отшвырнул прочь мою мысль. Он толком не знал, как заставить свои мысли дотянуться до меня. Иногда это происходило, однако я думаю, что происходило это случайно, а не так, как если бы он умел это делать. Я не воспринимала его мысли напрямую, однако чувствовала его недоверие. И его обиду, укрывшуюся за недоверием. Почему-то он, в самом деле, верил, что я могла бы стать его братом и полюбить так, как никто другой. Он видел для нас путь, которого у меня не было никогда.

Мелькнувшая мысль, что он, возможно, чувствует себя таким же покинутым, как и я, на мгновение заставила меня устыдиться. Я подавила ее и выбросила из головы. Нет. Он помог похитить меня, способствовал погрому в моем доме, порушил планы и помог убить единственного человека, который поддержал меня во время жуткого путешествия. То, что он натворил, лишало его права надеяться, что хоть кто-то мог бы его полюбить.

Но та ярость была сильным чувством, а я уже уяснила, что сильные чувства ослабляют мои стены. Я отринула свою ненависть. Это делало боль в животе еще более невыносимой, чем когда-либо, тем не менее, я сделала это. Я повернулась к миленькому городку с маленькими прямоугольными домиками, напоминающими пирожные, выставленные на прилавке. Я прекрасно могла бы жить здесь. Я изобразила жизнерадостную улыбку, отнесла свой поднос на камбуз и оставила его там. Когда я возвращалась обратно, к капитанской каюте, мне пришлось уворачиваться от бегущих матросов. По мере приближения к пункту назначения количество и темп выполнения ими работ заметно возрастали. Один из них наорал на меня, когда мне пришлось отскочить у него с дороги. Небольшие лодки заспешили к нам, как только команда закрепила подобранные паруса. Канатные бухты были наготове. Наше плавание завершилось.

Я постучала в двери капитанской каюты, так как капитан вполне мог навестить нас в последний момент, и услыхала приветливый голос Двалии, потребовавший, чтобы я вошла.

- Упакуй все это, - приказала она, как только увидела меня. Она жестом указала на разбросанные одежды, которые примеряла и отбрасывала. Всякий раз, когда мы останавливались в порту, капитан покупал все больше одежды для нее. Я задавалась вопросом, что она будет делать со всем этим, когда мы сойдем на берег, ведь она уже не будет леди Обретией. Сама же она была занята тем, что аккуратно выкладывала доставшиеся ей драгоценности на изящный шарф, также подаренный капитаном. Пристроив их, она свернула шарф, придерживая его за концы, а затем завязала в маленький узелок. К тому времени я почти закончила укладывать ее просвечивающий кружевной наряд в сундучок.

- Вы будете грустить о нем? - вопрос одновременно оказался в моей голове и на моем языке. При виде ее неожиданно хмурого взгляда, я поспешно добавила: - Он так хорошо к вам относится. Это, должно быть, приятно, когда кто-то распознает твою истинную ценность.

Она прищурилась, глядя на меня. Это было уж чересчур подобострастно, но я изобразила на своем лице безыскусную наивность, а затем отвернулась, чтобы закончить с застегиванием ремней сундучка. Мне удалось бросить взгляд на Винделиара. Он очень медленно собирал свои скудные пожитки и складывал их в потертую сумку. Так как я стала фавориткой Двалии, она обращалась к нему все меньше и меньше. Я подумала, что он мог бы быть признателен за уменьшение количества поручений, но игнорирование Двалией лишь подпитывало его неприязнь ко мне. У меня было нехорошее чувство, что он обдумывал какой-то план, но если и было что-то, он это хорошо скрывал. Я тоже составляла план, который медленно приобретал все более отчетливые контуры в моей голове. Я не рисковала долго сосредотачиваться на нем, чтобы он не уловил его привкуса в моих мыслях. Это было первое, что мне следовало бы предпринять еще зимой, когда они в первый раз схватили меня.

Нет. Не думай об этом при них, когда они настороже. Я вновь напомнила себе о маленьких пастельных домиках и о том, какая приятная жизнь ждет меня в этом прелестном городе.

Наконец Двалия ответила:

- Мне будет грустно покидать его, - затем она глубоко вздохнула и расправила плечи. - Но это не моя жизнь. Я свободна в отношениях с мужчиной так же, как и от претензий на обладание тем, что могло бы быть моим.

Она произнесла это, чуть ли не злясь на то, что он хорошо обращался с нею. Затем обернулась к Винделиару:

- Ты помнишь, что должен делать, когда мы сойдем на берег?

- Да, - угрюмо ответил он.

Она слегка приподняла голову:

- И ты уверен, что сможешь сделать это?

- Да, - его глаза сверкнули на меня, и я на мгновение ощутила тревогу.

- Ну и отлично.

Она встала, привела в порядок свое прекрасное платье и пригладила волосы. Я заплела их утром и тщательно уложила на затылке. Теперь она пригладила их таким жестом, будто и в самом деле была той прелестной женщиной, какой представлял ее капитан. В ушах ее поблескивали серьги, а шею охватывала серебряная цепочка, усыпанная мелкими искрящимися драгоценными камнями. Но венчало все это невзрачное круглое лицо, навсегда изуродованное шрамом, который оставили мои зубы. Из того, что я читала в свитках отца, я подозревала, что магия Видящих могла бы восстановить ее лицо, но этого я ей не сказала. Возможно, это станет фишкой во время торга, которая может мне понадобиться позже, предложением, которое позволит мне сохранить жизнь. Или, по крайней мере, сделает ее достаточно заинтересованной, чтобы позволить мне пожить чуть-чуть дольше. Я попыталась вспомнить, какой доброжелательной она показалась мне в первый раз, когда я встретила ее, по-матерински заботливой. Магия Винделиара.