Робин Хобб - Судьба Убийцы

Я остановился, достаточно информации для него. Боль и стыд пусть останутся со мной.

- Ты не говорил мне об этом.

- Ты злился, - я помедлил: - Твой черед, что тебе снится?

Он затих. Я постарался, чтобы следующая фраза прозвучала легко:

- Полагаю, мы оба умрем. Снова.

Он глубоко вздохнул, пытаясь найти своей рукой в перчатке мое запястье.

- Я не хочу спать, Фитц. Сижу здесь в темноте днями и ночами и стараюсь не засыпать, чтобы избавится от снов. Но у меня не получается. И желание рассказывать сны, записывать их, настолько сильно, что я делаюсь больным. Но я не смог бы их записать, даже будь у меня чернила – ведь я слеп, а рассказывать свои сны не хочу никому.

- Но молчание делает тебя больным?

- Это похоже на одержимость. Истинные сны должны быть произнесены, рассказаны кому-то, в крайнем случае, записаны, - он засмеялся. - Служители основываются на этом, собирая сны бедных белых полукровок, подобно фермерам, собирающим созревший виноград. Все идет в их библиотеку снов и предсказаний, где обрабатывается, избавляется от лишних деталей и хранится годами. Множество перекрестных ссылок на разные части пророчеств заставляют их работать, принося выгоды и доходы Служителям.

Он потянулся ко мне, как ребенок, проснувшийся от кошмара, и я обнял его, прижимая к себе. Шут покачал головой.

- Фитц, они узнают, что мы идем. У них будет Пчелка, и они будут все знать наперед. Счастливого конца не получится.

- Так расскажи, не вынуждай меня идти вслепую.

Он рассмеялся:

- Нет, Фитц, ты все путаешь – слепой здесь я. Ты умираешь, тонешь во тьме, в холодной соленой воде, смешанной с кровью. Вот я и рассказал. Не уверен, что это нам принесет какую-то пользу, но теперь ты знаешь, - я почувствовал, как его плечи опустились. - А я, наконец, почувствовал небольшое облегчение, поделившись снами.

Меня пробрал холод. На словах я мог не верить его снам, но внутри чувствовал, что Шут прав.

- Может, я замерзну насмерть? - легкомысленно предположил я, сам осознавая фальшь, звучащую в голосе. - Говорят, ты просто засыпаешь и умираешь во сне.

- Прости, - я услышал ту же лживую легкость в его тоне. - Не я решаю, как это произойдет. Я просто пересказываю свои видения.

- А что будет с тобой?

- О, это худшая часть. Думаю, я переживу все.

Я почувствовал огромное облегчение, а затем оно прошло. Он не был уверен в том, что выживет.

- А Пчелка? - голос дрогнул. - Знаю, ты видел ее живой. Мы спасем ее? Она вернется домой?

Он сказал нерешительно:

- Думаю, она похожа на тебя - точка пересечения всех возможных вариантов будущего. Я видел ее в короне, с чередующимися зубцами пламени и тьмы. А еще я вижу ее и сломанные кандалы, как будто она та – кто может освобождать. Еще она является ко мне в виде разрушенного корабля.

- Насколько разрушенного?

- Настолько, что его невозможно восстановить, – тихо ответил он.

Мое дитя. Дочка Молли. Разрушена так, что починить уже невозможно. Часть меня знала, что ее характер приведет к такому исходу. Ее сломают, как Шута или меня. Что-то в груди заболело при этих мыслях.

- Что ж. Кого только не ломали: и тебя, и меня.

- И мы оба становились сильнее от этого.

- Мы стали самими собой, - уточнил я.

Во мне никогда не существовало твердой уверенности относительно влияния на мою судьбу пыток Регала. Какая-то моя часть умерла в той камере, как в прямом, так и в переносном смысле. Сейчас я был жив, но так и не понял, нашел ли больше, чем потерял. Бесполезные вопросы.

- Что еще? - потребовал я. Его голова дернулась, и я изменил вопрос: - Давно ты не спишь?

- Не знаю. Я дремлю, а потом просыпаюсь и не понимаю, как долго проспал. Слепота в том и заключается, что не отличаешь день от ночи.

- Ты хочешь поделиться со мной еще чем-то? Своими снами или мыслями?

- Мне снился орех, который опасно раскалывать. Иногда я слышу несусветную ерунду: «Приманка – капкан, охотник в ловушке». Но не всегда я вижу сны, иногда передо мной перекрестки, у них бессчетное количество дорог, выходящих из единого центра. В молодости я видел их чаще и яснее, но после того, как ты вернул меня к жизни, я долгое время не видел ни одного. Пока меня не коснулась Пчелка на рынке. Это было невероятно, касаться ее и знать, что она – центр множества путей. Она тоже увидела их, мне даже пришлось отговаривать ее от слишком поспешных поступков, - его голос дрогнул.

- Что случилось потом? - тревожно уточнил я

Он рассмеялся.

- Потом, думаю, ты ударил меня ножом в живот. Несколько раз, но я перестал считать после второго.

- Ох, - меня бросило в дрожь. - Не думал, что ты запомнил тот момент...

Я почувствовал вес его тела на моем плече и произнес:

- Прости.

- Слишком поздно, - он похлопал меня рукой в перчатке. - Я давно простил тебя.

Что на это можно было ответить? Он продолжил:

- Совершенный. Когда мы оказались в Трехоге, я увидел множество сияющих путей, исходящих из корабля: некоторые возвращались обратно в Кельсингру и Трехог, но большинство вели на Клеррес – самые прямые и короткие начинались на Совершенном.

- Поэтому ты настоял, чтобы мы остались на борту?

- Теперь ты веришь мне?

- Не хочу, но верю.

- Я чувствую то же самое.

Тишина накрыла нас, я ждал, пока не понял, что Шут уснул. Я осторожно передвинул его со своего плеча на подушку и переложил его ноги на койку. Это напомнило мне, как я укладывал спать Нэда после приснившихся кошмаров. Как давно это было. Шут подтянул колени к груди, свернувшись в клубочек. Я присел с краю. Он будет спать и ему приснятся сны, хочет он того или нет.

А я буду пробовать работать Скиллом.

Я медленно выдохнул, опуская свои стены, и сразу же почувствовал корабль.

Простите , - пробормотал я, будто бы столкнувшись с незнакомцем в толпе, а затем забыл о нем, потянувшись вперед, направляясь в течение Скилла. Оно было спокойнее, чем в прошедшие месяцы. Такое же постоянное, как ветер, наполнявший наши паруса. Я позволил Скилл-потоку увлечь мой разум в Олений замок к Неттл. Моя дочь спала, и я погрузился в ее сон, осторожно попытавшись разбудить:

Как ты? Как малыш?

Чейд умер.

Эта новость просочилась из ее разума в мой безотлагательно, настолько горестная, что погрузила меня в еще не оформившуюся печаль. Некоторое время мы ощущали лишь горе. Я не спрашивал, как это произошло: Чейд был стар. Лишенного трав и изолированного от Скилла, который он столь долго использовал для исцеления, его настигла старость.

Я виню себя. Мы давали ему эльфовую кору, чтобы удержать от Скилла. Он стал совершенно нестабилен: то тих и спокоен, а в следующий миг подобен порыву ледяного ветра. Двое новых учеников решили оставить тренировки, испугавшись его способностей. Даже Шун была в ужасе, когда в момент силы он схватил ее, пытаясь утянуть с собой в Скилл. Она была напугана, как и все мы! Потому я и разрешила использовать эльфовую кору. Поменяла всех пажей, прислуживающих ему. Подозреваю, что они приносили не только еду и вино! Через три дня это сработало и заблокировало его Скилл, а потом он стал…стариком. Добрым, но раздражительным и дряхлым. Мы снова позволили Шун навещать его. Мне пришлось разлучить их. Он…он, похоже, не понимал, зачем мы запрещали им с дочерью видеться. Он путался, разговаривал с портретом Шрюда… Ох, Фитц, думаю он умирал с мыслями о моей неоправданной жестокости: ведь я отняла у него и дочь, и магию, будто из подлости и низменного желания управлять им.