Робин Хобб - Судьба Убийцы

- Да.

- Считаешь, я буду несчастен?

- Я не знаю. Просто считаю, что здесь есть над чем подумать. У тебя есть семья, где тебя любят, ты…

- Я заперт в ловушке.

- Так было и со мной, но…

- Я не собираюсь оставаться кораблем, побереги свое горло, человек, - через мгновение он добавил: - Мы похожи, но я - не ты. Мои обстоятельства совершенно другие, и я не просил, чтобы меня пробуждали для жизни в рабстве.

Я хотел сказать, что никогда не желал роли, которой «наградила» меня семья, но затем задумался. Я посмотрел на медленно вздымающуюся грудь Кеннитсона, слишком медленно, и привстал на колено, однако корабль опередил меня.

- Он в порядке, не буди.

Маленький медальон на серебряной цепочке, с профилем отца, лежал на его груди, плотно обхватывая шею. Я подумал о том, как сильно меня раздражало, когда что-то обматывало мне горло.

- Это не беспокоит его, - сказал мне Совершенный.

- Он говорит с Кеннитсоном?

- Какая тебе разница, это не имеет к тебе никакого отношения.

- Возможно, - аккуратнее Фитц. Было ли обсуждение волнующей меня темы с кораблем лучшим вариантом, нежели чем с Альтией? Я набрал воздуха: - Знаешь ли ты, что на твоей палубе есть молодая девушка по имени Спарк? Она под моей защитой.

Корабль презрительно фыркнул:

- Я знаю ее, она мне нравится и едва ли нуждается в твоей защите.

- Она очень способна, но мне бы не хотелось, чтобы ее принудили к обстоятельствам, в которых ей придется защищать себя. Если до этого дойдет, не думаю, что Кеннитсону станет лучше.

- На что ты намекаешь? – потребовал корабль, и я ощутил внезапное давление его разума против моего, не успев поднять стены. Верхняя губа на лице корабля приподнялась, напоминая волчий оскал. - Ты о нем настолько плохого мнения?

- Я не слышал, чтобы кто-то отрицал совершенное его отцом над Альтией. А медальон, что он носит, наполнен мыслями Кеннита. Почему мне не надо беспокоиться?

- Потому что он – не его отец! У него нет воспоминаний отца, - корабль затих и через мгновение зловеще добавил: - Все они у меня. Я забрал их, ибо никто другой не смог бы такого вынести.

И спустя мгновение я был брошен лицом вниз на жесткую деревянную палубу. От удара кожа на ладонях и коленях ободралась, я попытался встать, но мужчина прижал меня всем весом, его рука впилась мне в горло, как железная цепь. Я пытался подняться изо всех сил, но он был больше меня и значительно тяжелее. Его борода терлась о мою скулу, а голос походил на рычание:

- Какой нежный мальчик. Брыкайся, сколько вздумается, я усмирю тебя и с наслаждением поимею.

Кулаком заграбастав мои волосы, он прижал меня головой к дереву. Я пытался схватить его за руку и оттащить ее от горла, но ладони лишь беспомощно скользили по рукавам рубашки.

Я пытался кричать, но воздуха не хватало, пытался сбросить его с себя, упираясь ладонями о палубу, и слышал как кто-то смеялся, пока человек, лежавший на мне, прижимался все теснее. Прежде чем перед глазами потемнело от недостатка воздуха, я с ужасом почувствовал, что он приготовил для меня.

Я вернулся к осознанию того, что я Фитц, и опустил руки от несуществующей хватки на горле. Поднимаясь на ноги, я задыхался от страха и возмущения, испытанного ребенком. Я был в ярости, меня оскорбили и окунули в пучину черного страха, который не получалось одолеть. Больше никогда! Поклявшись себе, я, наконец, стал самим собой. Это не моя боль, и ярость и стыд тоже не мои.

- Кеннитсон ничего об этом не знает, - тихо продолжил корабль, будто шторма из этих воспоминаний не существовало. - Не уходи, баккиец. Побудь со мной, и мы разделим еще пару воспоминаний о юности Кеннита, у меня их много. Часами он ползал здесь, с разорванной кровоточащей плотью, в поисках укрытия, где Игрот не смог бы найти его. Ночи напролет лихорадка ломала его тело, а наутро глаза превращались в узкие щелки, заплывая от постоянных побоев. Позволь поделиться с тобой моими замечательными семейными воспоминаниями.

Я чувствовал глубокое отвращение, что лишь усилило мое возмущение:

- Если его… если с ним произошло такое, зачем он поступил так же? Почему превратился в монстра, с которым боролся?

- Поразительно, что другой человек не может понять его поступки так, как я. Возможно, для него это стало единственным способом избавления: не быть жертвой, превратившись в… охотника. Ты себе представить не можешь, как он боролся против чудовищ, забравших его мечты. Как изо всех сил пытался не стать таким, как Игрот. Игрот временами мог изображать из себя светского джентльмена. Конечно, это было притворством, не представляю, где он набрался манер. Кеннит никогда не понимал всех тех вещей, что Игрот заставлял его проделывать: одеваться, как маленький лорд, в кружевные сорочки, прислуживая Игроту за столом, только для того, чтобы чуть позже быть жестоко избитым пиратом, срывающим одежду с его тела. Это Кеннит изрубил топором мое лицо. Ты знал об этом? Я держал его в руках, пока он рубил, а Игрот смеялся, когда мои глаза были уничтожены. Это была сделка: Кеннит ослепит меня, взамен Игрот никогда больше не станет насиловать мальчика. Но Игрот никогда не держал свое слово, а вот мы были верны клятвам. Мы сдержали обещания, которые давали друг другу темными кровавыми ночами.

Я слышал, как корабль сомкнул зубы, и волна эмоций, идущая от него, заставила мое сердце пропустить удар и на миг задохнуться. Я подумал, отчего не пришли Альтия с Брэшеном, на что корабль ответил:

- О, они догадываются и подозревают, но не знают всего того, что произошло на моей палубе. И не явятся сейчас. Все эти годы мое тело было заключено в корабле, а разум заперт в ловушке с избитым мальчиком! Это продолжалось до того дня, когда мы убили их. Кеннит отравил пиратов опилками с моего лица, подброшенными в суп. А когда все они заболели, ползая и держась за животы, ослабевшие и неспособные подняться на ноги, Кеннит прикончил их. Тем же топором, которым рубил мои глаза, он забрал их жизни, одну за другой, и тогда их кровь и память впитались в мою палубу. Каждый из тех, кто наблюдал его унижение и позор, ощутили на себе удары топора, Игрот в последнюю очередь. Кеннит расчленил его особенно любовно. У меня остались и эти воспоминания, баккиец, - он замолчал на какое то время, повернувшись ко мне спиной и глядя на воду. - Ты можешь вообразить, каково это, человек? Бессильно и беспомощно смотреть на страдания любимого малыша? Не иметь возможности убить его мучителей, не убив при этом и его самого? Снова и снова я забирал его воспоминания, дважды я забрал его смерть и удерживал в себе, пока он не смог безопасно вернуться в собственное тело. Да, я заставил эти воспоминания померкнуть для него, но не смог стереть.

Голос его стал отстраненным, будто описываемые события произошли сотни лет назад: