Питер Бигл - Неведомые поля (сборник)

Хамид обнял ее рукою за плечи — то было единственное неловкое движение, совершенное им на памяти Фаррела.

– Там что-то связанное с этой девицей, — продолжала Ловита, — так я, во всяком случае, поняла. Какую-то она учинила серьезную пакость, но говорить об этом никто не желает. Ни он и никто другой.

– Пресвитер Иоанн был другом Джулии, — сказал Фаррел.– Мне действительно нужно знать это, Хамид.

– А знать нечего, — голос Хамида звучал тихо и рассудительно, как у людей, взбиравшихся по лестнице к Зие. — И рассказывать тоже нечего. Что случилось, то случилось и поправить этого нельзя.

Он изобразил кивок, в действительности не кивнув, и повернулся к Фаррелу спиной.

– Хотя многие все еще пробуют, — ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала Ловита Берд.

Когда Фаррел вернулся домой, машина Бена стояла на подъездной дорожке, а сам Бен вместе с Зией уже удалились в спальню, хотя время для них было еще раннее. Фаррел съел яблоко, дважды набрал номер Джулии — весь, кроме последней цифры — испытывая мрачное довольство собой оттого, что не мешает ей работать, и потратил час, уламывая Брисеиду, у которой лихорадочно блестели глаза, вылезти, наконец, из чуланчика для метел. К входной двери ее даже близко подтащить не удалось, так что они вышли через заднюю и посидели немного в садике Бена, слушая далекое дыхание уличного движения и злобную перебранку ночных птиц.

Как выяснилось в ближайшие дни, сказать Бену хоть что бы то ни было так же непросто, как вынудить кварк явиться в суд по повестке. Каждое утро, как бы рано Фаррелл ни спускался к завтраку, выяснялось, что Бен уже успел ускользнуть, а все отличие выходного дня от рабочих свелось к тому, что Зия сочла нужным сообщить Фарреллу причину, извиняющую его отсутствие. Фаррелл, хорошо знавший рабочие часы Бена, извел два своих неполных выходных, выпадавших то на один, то на другой день недели, пытаясь застать Бена в кампусе, но оба раза услышал, что Бен ушел десять минут назад. Собственную способность искусно уклоняться даже от намеков на чем-либо неудобные ему встречи Фаррелл сознавал отлично, но за Беном он подобного дара никак не подозревал и теперь ему оставалось только дивиться и гневаться. Я-то ладно, что с меня взять, но о нем я был лучшего мнения. Какой пример он подает нашему юношеству? Разумеется, как ни крути, но им все же случалось в один и тот же вечер оказаться в одном и том же доме. Правда, не в одной и той же комнате — насколько это зависело от Бена — и все-таки в четырех случаях они, а с ними и Зия садились за один и тот же стол. Фаррелл, несколько удивляя себя самого, не оставил ни единой из этих встреч без того, чтобы не заговорить о танцах в Бартон-парке, об исчезновении Бена после этих танцев, а также о загадочной и чреватой членовредительством стычке Зии с Эйффи и Никласом Боннером. Один раз он даже припомнил им Мак-Мануса — отчасти случайно, отчасти же потому, что начал получать истинное удовольствие от новой для него роли Наказания Господня. Желание во всем докопаться до сути быстро обращается в гадкую привычку, и если не проявлять осторожности, способно сбить человека на дурную дорожку. Три раза из четырех Бен отражал его атаки с легкостью, достойной ученика Джона Эрне, используя в качестве щита остроты, лирические отступления и без малого оскорбительные побасенки о том, как он перебрал темного эля и как его после неуклюжей возни ограбили столь же пьяные неумехи. Когда Фаррелл спросил, почему он держал в секрете свое членство в Лиге Архаических Развлечений, Бен только слабо улыбнулся и пожал плечами:

– Частью, я думаю, из-за Крофа Гранта. Стыдно было признаться тебе, что я участвую в тех же играх с переодеваниями, что и этот дуралей. Ну, а частью и ты в этом виноват, потому что по твоим представлениям я и такие переодевания — вещи несовместные. Получалось вроде бы, что для тебя связаться с чем-то наподобие Лиги дело вполне допустимое, а для меня ни в коем разе. Я действительно думал, что тебе за меня будет стыдно. Вероятно, потому я тебя и не узнал.

Фаррелл уставился на Зию, но серые глаза под тяжелыми веками оказались так же безжалостно пусты – или полны вещей, которые я не способен увидеть

– как глаза Эгиля Эйвиндссона.

Но на четвертый вечер первые же из произнесенных Фарреллом вступительных слов по поводу исчезновений и посещений заставили Бена вскочить на ноги и, наклонясь к нему через стол, проорать во все горло взбешенную исповедь:

– Черт бы тебя побрал, Джо, припадками я страдаю, припадками! Ты о припадках что-нибудь слышал? Что такое «нашло», знаешь? Слыхал, как люди катаются по полу, изрыгают пену и с разбегу башкой врезаются в стены? Как они утром отправляются на работу, а приходят в себя два дня спустя в камере для алкашей, в психушке, в интенсивной терапии? Ну, что-нибудь забрезжило у тебя в голове? — он заикался и трясся от гнева, мелкие мышцы подрагивали под кожей, отчего лицо расплывалось, как в видоискателе фотокамеры со сбитой наводкой на резкость.

– Эпилепсия? — собственный голос прозвучал в ушах Фаррелла, как приглушенная мольба о подачке. — Но ты не пропустил ни одного урока в школе. Это я гулял, как хотел.

Бен потряс головой, нетерпеливо прерывая его:

– Эпилепсия тут не при чем. Никто не может объяснить мне, что это такое. И пока мы были мальчишками, ничего подобного со мной не случалось, все началось… — он запнулся лишь на мгновение, — …после университета.

И Бен, изумляя Фаррелла, улыбнулся, впрочем, то была лишь губная судорога, такая же краткая, как запинка.

– На самом деле, у меня было два приступа, еще когда мы жили на Десятой Авеню. Просто один раз ты отсутствовал, а в другой тебя до того занимала какая-то девушка, что ты бы и летающей тарелки не заметил. И потом, те припадки были гораздо слабее.

Зия нечувствительным образом испарилась из комнаты — когда ей хотелось, она умела уйти незамеченной. Фаррелл произнес:

– Ты должен был мне сказать.

Бен снова сел, гнев его выдохся с такой же пугающей внезапностью, с какой вспыхнул.

– Ничего я должен не был. Ничего.

– А что я, по-твоему, воображал, глядя, как ты ежишься, уклоняешься от разговора и ходишь по дому на цыпочках? Какого черта, что страшного случилось бы, если бы ты мне сказал?

Бен молчал, с такой силой разминая горло, что на коже загорались отметины от пальцев. В конце концов, он заговорил:

– Джо, в нашем университете до сих пор не могут понять, что им делать с женщинами, требующими равной с мужчинами оплаты. Они тут терпят черных и чикано единственно из страха — и при этом ждут, что их за это похвалят, — они неприкрыто их ненавидят, они едва ли не крестятся, когда проходят мимо единственного во всем ученом сообществе человека, имевшего смелость открыто признать, что у него диабет. Попробуй представить, что случится, если они проведают о моих припадках. Я никогда и никому, кроме Зии, о них не говорил. И клянусь Богом, лучше бы и тебе о них было не знать.