Р. Бэккер - Тьма прежних времен

Светильники догорали, пространство шатра погрузилось в оранжевый полумрак. Сарцелл опустился на подушки, разбросанные перед низким столиком, заваленным свитками. Провел ладонью по своему плоскому животу, стиснул сладко ноющий член… Скоро. Уже скоро.

— Ах да! — произнес тонкий голосок. — Обещание освобождения.

Вздох, словно сделанный через тростинку.

— Я один из твоих создателей, и все же ты изготовлен столь гениально, что мне самому не верится.

— Зодчий! — ахнула тварь, называемая Сарцеллом. — Отец! Ты пошел на такой риск? А что, если кто-нибудь заметит твой знак?

— Среди многих синяков еще одного никто не заметит.

Послышалось хлопанье крыльев и сухой стук, с которым ворона опустилась на столик. Лысая человеческая головка ворочалась из стороны в сторону, словно разминала затекшую шею.

— Если кто меня и почует, — объяснило лицо величиной с детскую ладошку, — то не обратит внимания. Тут повсюду Багряные адепты.

— Что, уже пора? — спросила тварь, называемая Сарцеллом. — Пришло время?

Улыбочка не шире ноготка.

— Скоро, Маэнги. Уже скоро.

Крыло расправилось и протянулось вперед, проведя линию по груди Сарцелла. Голова Сарцелла откинулась вбок; все его члены напряглись и застыли. От паха к конечностям разбегались волны восторга. Палящего восторга.

— Так она осталась? — спросил Синтез. — Она не пытается сбежать к нему?

Кончик крыла продолжал лениво ласкать его.

Тварь, называемая Сарцеллом, выдохнула:

— Пока нет…

— О ночи, проведенной со мной, она не упоминала? Ничего тебе не говорила?

— Н-нет… Ничего.

— И тем не менее, ведет себя… открыто, как будто готова поделиться всем?

— Да-а, Древний Отец…

— Как я и подозревал…

Крошечный лобик нахмурился.

— Я принял ее за простую шлюху, Маэнги, но она далеко не простая шлюха. Она искусна в игре.

Хмурый оскал сменился улыбочкой.

— Она все-таки стоит двенадцати талантов…

— М-мне…

Маэнги ощущал ритмичный пульс у себя в глубине тела между анусом и основанием фаллоса. Так близко…

— М-мне убить ее?

Он выгнулся под прикосновениями крыла. «Пожалуйста! Еще, Отец, прошу тебя!»

— Нет. Она не сбежала к Друзу Ахкеймиону. Это что-нибудь да значит… Ее жизнь была слишком тяжелой, чтобы она не научилась взвешивать, что для нее важнее, преданность или выгода. Она еще может оказаться полезной.

Крыло отодвинулось, прижалось к черному боку. Крошечные веки опустились, потом снова открылись, показав глазки-бусинки.

Маэнги судорожно вздохнул. Ничего не соображая, схватил правой рукой свой фаллос и принялся растирать головку большим пальцем.

— А что насчет Атьерса? — спросил он, задыхаясь. — Они что-нибудь подозревают?

— Завет ничего не знает. Они просто прислали дурака с дурацким заданием.

Он разжал руку, перевел дух.

— Древний Отец, мне теперь не кажется, что Друз Ахкеймион такой уж дурак.

— Почему?

— Передав Готиану послание шрайи, я встретился с Гаоартой…

Крохотное личико скривилось.

— Ты встретился с ним? Разве я это приказывал?

— Н-нет… Но шлюха попросила меня найти ей Ахкеймиона, а я знал, что Гаоарте поручено за ним следить.

Крошечная головка качнулась из стороны в сторону.

— Боюсь, мое терпение скоро иссякнет, Маэнги.

Тварь, называемая Сарцеллом, прижала потные ладони к своему одеянию.

— Друз Ахкеймион заметил, что Гаоарта за ним следит!

— Что-о?

— На Кампозейском рынке… Но этот глупец ничего не знает, Древний Отец! Ничего. Гаоарте удалось сменить шкуру.

Синтез перескочил на край столика, отделанный красным деревом. Зодчий казался легким, как иссохшая кость или папирусный свиток, однако чувствовалось в нем нечто огромное, как если бы левиафан проплывал под водой перпендикулярно всему сущему. Его глаза сочились светом.

взревело в том, что сходило за душу Маэнги…

…разнося вдребезги все мысли, все страсти, которые он мог бы назвать своими…

…подавляя даже неутолимый голод, даже всеобъемлющую боль…

Глаза, точно двойной Гвоздь Небес. Хохот, дикий от тысячелетнего безумия.

Крылья распахнулись перед ним, затмевая светильники, оставив лишь бледное личико на фоне мрака, слабый, хрупкий рупор чего-то монументального и жуткого.

Тварь, называемая Сарцеллом, почувствовала, как сжатый кулак того, что было ее лицом, начал ослабевать…

Будто ляжки Эсменет.

Пришла весна, и снова сеть полей и рощ вокруг Момемна оказалась полна айнрити. Эти были вооружены куда лучше и казались намного опаснее тех, что пали в Гедее. Вести о резне на равнине Менгедды пеленой висели над Священным воинством в течение долгих дней. «Как такое могло случиться?» — спрашивали люди. Однако страхи были быстро подавлены слухами о гордыне Кальмемуниса, рассказами о том, как он отказался повиноваться прямому приказу Майтанета. Бросить вызов самому Майтанету! Все дивились подобному безумию, а жрецы напоминали о том, как труден путь, и о том, что испытания сломят верных, если они позволят себе заблуждаться.

Много говорили и о нечестивом споре императора с Великими Именами. Все Великие Имена, за исключением айнонов, отказались подписывать договор, и по вечерам у костров велось немало пьяных споров о том, как следовало поступить предводителям. Подавляющее большинство бранило императора. Некоторые даже утверждали, что Священному воинству надлежит взять Момемн штурмом и силой захватить припасы, которые нужны для похода. Некоторые вставали на сторону императора. «Ну что такое договор? — говорили они. — Всего лишь клочок пергамента! А зато представьте себе, сколько пользы принесло бы его подписание!» Мало того, что Люди Бивня тут же без труда получили бы всю необходимую провизию, с ними вдобавок отправился бы Икурей Конфас, величайший полководец за много поколений! А если разгром Священного воинства простецов — недостаточное доказательство, то как насчет шрайи, который не хочет ни принудить императора предоставить провизию Священному воинству, ни приказать Великим Именам подписать-таки этот его договор? Отчего Майтанет так колеблется, как не оттого, что и он боится мощи язычников?

Но разве можно тревожиться и страшиться, когда сами небеса содрогаются от мощи Священного воинства? Кто бы мог представить, что под знамена Бивня встанут такие властители! Это не считая всех остальных, которых тоже немало. Жрецы — и не только из Тысячи Храмов, но от всех культов, представляющих каждую ипостась Бога, сходят на берег или спускаются с гор, чтобы занять свое место в Священном воинстве, распевают гимны, бьют в цимбалы, наполняют воздух дымом благовоний и словами молитв. Идолов умащают маслами, и жрицы Гиерры занимаются любовью с грубыми вояками. Наркотики с благоговением передаются по кругу, трясуны заходятся восторженными криками, корчась в пыли. Демонов изгоняют прочь. Началось очищение Священного воинства.