Вера Камша - Зимний излом. Том 1. Из глубин

– Спасибо, – поблагодарил адмирал, – я не догадался дать тебе флягу...

Подбежал старший офицер, рука на перевязи, шпага куда-то делась. Он что-то докладывает Ледяному, что-то нехорошее. Фок Шнееталя на баке нет, где он?!

– Убрать паруса! – каска с водой снова в руках Зеппа. Адмирал успел напиться или вода расплескалась? Порыв ветра едва не сбивает с ног... Кэцхен, снова! Ну сколько можно?!

Шквал срывает дым, словно старую занавеску, сквозь облачную дыру бьют солнечные лучи, белые и острые, как осколки древесины. На «Святом Эберхарде» грязной простыней треплется фок-стаксель. Лопнул фок-шкот? Этого еще не хватало!

Новый порыв, если это можно назвать порывом: ветер с каждым разом крепчает и не думает слабеть; невысокие, пока невысокие, волны бегут во все стороны, сталкиваются, рассыпаются серебряной пеной. Волны и ветер, волны и солнце, волны, и ветер, и смерть...

Черная водяная лошадь встает на дыбы, бьет пенными копытами в борт, вторая изгибает шею, прыгает на палубу, «Ноордкроне» кренится, сквозь вой ветра слышится шум водопада, рулевые повисают на штурвале, не давая увалиться под ветер. Надсадно скрипят пушечные тали, устоять на вздыбившейся палубе невозможно, руки сами цепляются за какие-то тросы, палуба уходит из-под ног.

– «Эбби» отваливается! – кричит с кормы офицер. Кэцхен швыряет в лицо пороховую гарь и уносится, волоча за собой смерть и солнце.

– Два румба влево, – хрипит в рупор фок Шнееталь; когда он вернулся? – Живее!

Новый залп, фрошеры времени зря не теряют. Неужели кэцхен их обошла? Летят щепки, сетка срывается, валится на палубу, прямо на пушки, из люков выскакивают подносчики картузов. Офицера не видно, Зепп бросается к пушке, из-за лафета, шатаясь, поднимается палубный лейтенант, его правая щека – один большой кровоподтек.

– Все в погядке, – лейтенант сплевывает за борт кровь и зубы, – мы пгодогжаем бой, а вот «Эбби», похоже, нет...

Предназначенное линеалу ядро со свистом пронеслось над кормой несостоявшейся жертвы, ударилось о темную волну, срикошетило и, наконец, пошло ко дну, не долетев до одинокого вельбота.

– Господин лейтенант, – загребной с заячьей губой поднял голову, – прикажете к борту гресть?

– Прежний курс, – не допускающим возражений голосом объявил Руперт, провожая взглядом еще две воющие смерти, – на «Ноордкроне».

Гребцы без лишних слов навалились на весла, забирая подальше от тонущей в пороховом дыму линии.

Это было упрямство. Фамильное упрямство Фельсенбургов, которое каждое предыдущее поколение пыталось выкорчевать в последующем, но в случае успеха покончило б самоубийством. Потому что покладистый Фельсенбург хуже дойного волка, если б таковые водились.

Руппи сидел почти вровень с взбаламученной водой, сжимая добытую у Вернера зрительную трубу. Господин вице-адмирал фок Бермессер и господин генерал фок Хохвенде доблестно покинули поле боя, и, что самое печальное, их никто не утопил. Фрошерам было не до улепетывающего линеала, хоть бы и адмиральского...

– Господин лейтенант, – сверкнул зеленым глазом Рыжий Зюсс, – зря вы с ними не сбегли. Они ж такого наплетут, и про фрошеров, и про Ледяно... Прошу простить, про господина адмирала.

– Наплетут, – кивнул Руппи, – а мы расплетем. Вернемся и расплетем.

Одинокий глаз моргнул и погас. Зюсс окривел, когда игравший в талигойских пиратов Бермессер нарвался на Вальдеса. Тогда Рыжий и возненавидел, нет, не Бешеного, а заведшего их в ловушку спесивого болвана. Как кривой боцман оказался на «Ноордкроне», Руперт не знал, наверное, его взял Шнееталь. Адольф подбирал команду по одним ему ведомым правилам, и команда эта была готова сдохнуть за своего капитана и адмирала. Руперт фок Фельсенбург не был исключением.

– Навались... Шире греби... Навались...

На черной, дышащей холодом воде плясали обломки, бочонки, ящики, перевернутая гичка, потом в темном провале показалось бледное, спокойное лицо, на шее болтался офицерский знак. Для артиллериста с «Марии-Фредерики» сражение кончилось.

– Лейтенант, – пропел фок Хохвенде, – я настоятельно предлагаю вам остаться. Под мою ответственность и ответственность нашего дорогого вице-адмирала. В конце концов, он может вам приказать.

– Никоим образом, – здесь следовало щелкнуть каблуками, и Руперт щелкнул. – Отменить приказ адмирала может лишь лицо вышестоящее, коим вы никоим образом не являетесь. Я вынужден откланяться.

– Что я могу для вас сделать? – влез в разговор Вернер фок Бермессер.

– Одолжите мне подзорную трубу и передайте моей бабушке, что я намерен и впредь следовать ее советам.

– С величайшим удовольствием, – какая смесь заискивания и уверенности, какая изумительно подлая смесь. – Могу я узнать, какой именно совет герцогини Штарквинд вы имеете в виду?

– Она настоятельно рекомендовала мне не пятнать фамильную честь, пожимая недостойные руки. Прошу меня простить, меня ждет адмирал.

Он прыгнул в вельбот, не глядя, как был, со шпагой и в шляпе. Злость не подвела, матросам не пришлось выуживать адъютанта адмирала из воды на глазах изовравшихся интриганов, и все же для Олафа было бы лучше, если б Руперт фок Фельсенбург добрался до бабушки раньше, чем Бермессер до кесаря.

– Навались... Левая пошла...

Который может быть час? Далеко за полдень, а верней – часа три-четыре. Они должны продержаться, а ночью стрельба потеряет смысл. Ночью ветер станет попутным, может стать, хотя сегодня ветры положительно сошли с ума...

– Шварцготвурм! [61]– выругался Зюсс. – Опять! Заворачивай!

Именно что опять. Кэцхен! Третья или четвертая. Проклятые шквалы разрывали строй, дико завывая в снастях, вытаскивали корабли из линии, так и норовили столкнуть соседей, но если для линеала кэцхен была неприятностью, шлюпке она несла верную смерть.

Вельбот вспугнутой кошкой шарахнулся от сверкающей полосы. Матросы гребли как бешеные, а Руппи мог лишь не мешать. И еще смотреть. Он никогда не видел кэцхен так близко, и как же она была хороша! Тяжелая, мерно вздымающаяся вода словно замирала, обращаясь в обсидиановое зеркало, а потом бросалась ввысь, целуя убегающий ветер. Кэцхен словно ножом рассекала облачную кошму, серебристый весенний свет обнимался с белой пеной, бриллиантовой россыпью рассыпались брызги, казалось, над осенним морем летит солнечная вуаль, а в плеске волн чудится звон хрустальных колокольчиков, дальних, манящих, недостижимых...

– Пронесло, – выдохнул Рыжий, – не иначе святой Адриан уберег.

– Вернемся, – откликнулся Заячья Губа, – все наградные на храм отдам. Как есть, все!

– Смотри, не забудь...

– Крабья теща, ну и чесанули же мы!

– Тут чесанешь!