Игорь Семёнов - Катавасия (СИ)

В палате вдоль стен, где сидели бояре, волной прокатился ропот, то ли недовольный, толь означавший согласие. Князь поднял руку, сверкнув массивным стальным браслетом на предплечье. Шум стих. На несколько мгновений нависла тягостная, вязкая тишина. Стемид сглотнул, словно проталкивая поглубже образовавшийся в горле ком, встал:

- Прав ты Ацемаз, во всем почти прав, и от той правды горько мне, тяжко на душе моей. Знаю я о дяде своём, и о делах его я знаю. Но не суди его прежде сроку. Ибо не всё ты ведаешь, а потому не спеши князя Ростислава чёрной краской мазать, не добавляй худого в этом мире, без того зла в достатке. Не ведаешь ты, как двадцать лет назад мой дед, а его отец - Великий князь Мстислав Пересветович рать собирал со всех земель славенских, как увёл ту рать великую Кощея воевать, с навью биться. И как сгинула та рать в едмищах полуночных безвестно. А Кощеевы навьи с упырями с той поры всю землю дреговичскую заняли, поморичей да полабичей потеснили сильно, под стенами Руян-острова что ни день толкутся. Не знаешь ты, Ацемаз Сосланыч, как Ростислав потом каждое лето с малой дружиной в те земли ходил, бил силу тёмную, да отца своего искал, верил, что в плену он Кощеевом. Не ведаешь ты, как шестнадцать лет назад привезли его полумёртвым в Киев, как год он без памяти пролежал, меж жизнью и смертию пребывая. Не ведаю я, да и никто того не ведает ныне, кроме Ростислава самого, что в том последнем его походе приключилось. Трое только кметей с ним воротилось, да ничего они людям не рассказывали. Нет их боле, все в ту же зиму погибли. Один - в полынью на Днепре попал и не выбрался. Другой - за обедом вина упился и заснул, а сон его вечным оказался. Третий, воевода Кудря - от гадюки, невесть кем в покои его подброшенной, смерть свою принял. Только что-то там у князя с берегинями неладно вышло. Потому как, только в себя пришёл да на ноги встал, приказал Ростислав гнать всех берегинь из земель своих. Тогда и Колун Гайлюк при дворе объявился. Кто таков - никто не знает. Чем он князю по душе пришёлся - никто не ведает. Ну, да с тем Гайлюком разобраться придёт время. Но дядю моего до того времени худым словом не трожь, не тебе и не мне его судить, то - Боги наши рассудят. И, покуда вече киевское иного князя не звало, иному князю не быть на столе. Довольно о том. А в войско своё вас всех беру. Земли, где селиться, укажу позже, отстроиться - люди помогут. А уж жён себе по душе - каждый сам сыщет. Негоже о мести одной думать-то. Жизнь, она дальше идёт, нас не спрашиваясь, и род людской угаснуть не должен. И дело у вас и самых важных - племена свои возродить, дабы не обедняла Мать-земля детьми своими. Подумайте о том. А ныне - не обессудьте: окончилась наша встреча, иные дела не терпят. На том и покончим.

Кавказцы поклонились князю в пояс, Стемид ответил глубоким кивком. Бесшумно, по-кошачьи, ступая ногами в мягких сапожках, горцы удалились. Двинцов вышел из тени, несколько робея, прошёл к престолу, поклонился, попутно вспоминая вычитанные когда-то подходящие обращения к князьям:

- Здрав будь, Светлый князь Стемид Нравотыч!

- Кто таков будешь, с чем пришёл, откуда к нам пожаловал?

- Звать - Вадимом, пришёл с Днери, а туда вышел из мира, который вы "отрубным" зовёте. А дело у меня к тебе и к верховному волхву. Прикажи, князь, послать за ним, дело спешное.

- Здесь я, - от окна отошёл небольшого роста мужчина лет сорока, широкоплечий, почти квадратный, с высоким, с залысинами лбом, нависшим над пронзительными серыми глазами. На широком, изрядно потёртом поясе висел короткий широкий меч, одной рукой волхв бережно прижимал к боку массивную книгу. Род его деятельности выдавал только висевший на груди медальон. Волхв подошёл, встал обочь князя, представился коротко, отрывисто:

- Отокар я. С чем пришёл, говори!

Вадим наскоро, не вдаваясь в подробности, рассказал, как и почему попал в этот мир, о своей встрече с берегинями, плаваньи по реке, драке с упырями. О встрече с русалкой, по просьбе последней, решил покуда умолчать. Зато, памятуя об её указаниях, подробно рассказал про упырей, в частности, о том, что они в погоне за Двинцовым не побоялись залезть в проточную речную воду.

По мере Вадимова рассказа лица князя и волхва строжели всё более и более. Дослушав до конца, Стемид спросил:

- Сколько, говоришь, было их там?

- Темно было, видно плохо, но десятка три - не меньше.

- Точно? - перебил волхв, - Иль со страху привиделось?

- Да ни черта там мне не привиделось! Что видел, то и говорю! А точно сказать не могу: и темно было, да и не до того мне было, чтобы упырей пересчитывать.

Волхв с князем переглянулись. Стемид крикнул:

- Стойгнев! Воевода, подь поближе!

С лавки поднялся курчавый рыжеусый мужчина лет пятидесяти, высокий, сухой в кости, из-под гладкого, без единой морщины, лба на Двинцова настороженно смотрели глубоко посаженные умные карие глаза. Подошёл, поскрипывая высокими, до колен, шнурованными сапогами, остановился, сложив на груди длинные жилистые руки:

- Вот он я.

Всё слышал?

- Да всё, всё.

- Ну, и что скажешь?

- Ему - верю. Разговоры с ним мне вести - то не моё дело. Моё дело - сторожу расставить почаще, да числом поболе. Да отряды из молодших ротников по весям да деревням поставить. Я воями займусь, а ты, княже, прикажи, чтоб на заставы стрел побольше завезли, да по выселкам да весям, чтоб пахотным оружье да справу всякую добрую раздали из твоей казны. К утру бы всё и разослать. Всё вроде... я это... пошёл я.

- Ступай, бояр возьми - Гудима с Бером, пусть справу да обозы готовят, с дружинниками вместе и выедут.

Стемид повернул голову к скамьям:

- Вячко! Казну отворишь, отроков разошлёшь к кузнецам, бронникам, усмарям, чтоб всё скупали, да чтоб велели поспешать ремесленным, нынче справы доброй много снадобится, С иным каким делом - пусть отложат: серпы да вёдра погодить могут. И табуны чтоб готовили. Неуков объезжать, ковать, бою учить. В детинец да в град припас съестной свозить!

С лавки суетливо вскочил кругленький, седой, как лунь, старичок, левой руки у него по локоть не было. Дед засеменил к выходу. Волхв крикнул ему в спину:

- Вячко Збыславич! Вели ещё бирючам на торгу кричать, чтоб покойников своих, ни дня не выжидая, на костры сносили. Буде кто по древлему обычаю тела в землю класть станет, так у тех забирать и жечь. Нечего навьё плодить врагу на радость!

Старичок обернулся на миг, тряхнул сердито реденькой бородкой, крикнул дребезжаще:

- Вначале сопли подотри, Отокарко! Без тебя склизко! Учёного учить вздумал. Давно ль тебя, бесштанного, крапивой охаживал за пакости всякие? А то, смотри у меня, напомню!

На скамьях весело грохнули. Отокар улыбнулся:

- Не серчай, дедушко! Я ведь так, помочь тебе хотел, вдруг позабудешь чего.