Игорь Семёнов - Катавасия (СИ)

Что-то узнаваемое промелькнуло в глазах ямурлака. Да и говорил он по-славенски слишком правильно для их братии. Волх, не слушая речей противника, уже занёс над ним свою громадную секиру, двинулись было вперёд волки, обнажая окровавленные клыки, шагнул из-за спины Сувора Сирко, всё ещё тяжко водивший в стороны окровавленными боками. Насторожившийся Сувор успел перехватить руку Волха:

- Стой! Враг дело говорит. Негоже так.

Огненный Змей дёрнул рукой, высвобождая. Однако оружие опустил, спросил подозрительно:

- А чего это ты, вражина, о чистоте душ наших печёшься? К чему предупреждаешь?

Ямурлак усмехнулся:

- Не признали, значит. Крепко, видать изменился. А ведь всего шестнадцать вёсен не видались. С тобой, Волх Дажьбожич, не раз за одним столом сиживали, да и ты, Сувор, что ж позапамятовал, под чьим началом многие годы хаживал. Не признали ещё? Горивой я... Верней, звался так когда-то, когда тысяцким у Ростислава был.

Волх и Сувор ошарашено молчали, выискивая в ямурлаке знакомые черты лихого тысяцкого. Тот продолжал:

- Мнили, что сгинул я тогда? Ан вот живой стою. Только ныне роту иному властителю дал. От клятвы воинской Ростиславу он нас всех тогда сам освободил. А уж от верности богам я и сам избавился вскоре. Да и вы бы то сделали, коли бы увидели да узнали то, что я видел. Ты, Волх, может и нет ещё, как-никак самого Дажьбога сын, бессмертный почти. А вот ты бы, Сувор, крепко призадумался. Сила теперь на Его стороне.

Волх перебил:

- Сила, говоришь? А Правда-то на чьей? Кривды руку взял! Почто? Опомнись! Вернись к свету, Правду божью вновь в сердце прими! Стань былым Горивоем! Первым к сердцу своему тебя прижму, обниму как брата. Не поздно то! Искупишь вины великие свои, а мы тебя не покинем. Очисти душу!

Казалось уже и ему, и Сувору, что вот-вот Горивой рассмеётся как прежде, раскинет руки для братского объятия и шагнёт навстречу. Но бывший тысяцкий покачал головой:

- Не бывать тому братству боле. Ушло время. Раз уже переметнулся, второго - не будет! Роту Чернобогу да Марёне даваючи, сам себе клятву давал, что второму перевёртышу не бывать боле. И слова того, себе данного, вовек не порушу, хоть и знаю, на что душу свою тем обрёк. Да и имя у меня ноне иное, да вам-то его знать без надобности.

Сувор выкрикнул с надеждой:

- Горивой! А почто тогда ты нас упреждал, чтоб чести своей не роняли, вчетвером на тебя нападая. Разве ж не надо тебе, чтоб ряды ваши множились? Надо, коли ты слуга господину твоему проклятому верный теперь! Почто тогда?

- Потому что, сам в яму упав, многим внутри изменившись, одно старое в себе сохранил: судьбы подобной былым соратникам своим желать не могу и не буду. Но и на казнь вам даться, не противясь не могу, гордость моя воинская не даст. А потому, становись, Волх Дажьбожич предо мной, доставай честный меч, да верши Божий суд. Только и мне напоследок меч в руки дайте. Не гоже суд Божий с кривой саблей вести. Не нужна мне в том деле помощь Кривдина. Гордость меня ведёт, она и слова, для ямурлака невместные вызвала, она и речь родную свою славенскую не забывать да не коверкать мне помогает.

Тот, кто был когда-то Горивоем, отбросил в стороны обе свои сабли, стоял, ожидая.

Сувор вмешался:

- Погоди! Горивой, ты скажи нам, что с Ростиславом тогда сделалось?

- Нет, сотник. Не скажу того. В тайне то держать тоже клятву давал. Об одном прошу помнить: не страх за жизнь свою меня тогда переметнуться толкнул, другое причиной было. И помните: тайным ямурлаком не был я никогда, и когда ещё был с вами, то честно князю своему и богам светлым служил. И ещё: коли сможете, то после вспоминайте меня не ямурлаком нынешним, а Горивоем былым. А ямурлака такого вроде бы и не было. Обещать того не надо мне, а если сможете, то и сделайте. Дай мне свой меч, Сувор. Не бойся, правый меч в кривой руке долго не удержится.

Сувор покачал головой:

- Нет, Горивой! Это мой бой! Я с тобой на Божий суд встану, не Волх.

Волх заспорил:

- Куда тебе, сотник! Ранен ты!

- Мой это бой, говорю! Его отряд семью мою погубил, они внука моего младшего Сварна навьем сделали, тело его спаскудив. Слава богам, вернули они душу в тело снова, нежить изгнав. Так твои, Горивой, ямурлаки, вдругорядь внука моего сгубили. Вон он лежит, копьями исковерканный.

Горивой ахнул:

- Так это твоих, значит, на хуторе!...

- Моих! - оборвал Сувор, - Кончать давай. Дай ему меч, Волх Дажьбожич! Солнце встало, суд вершить можно уже.

Огненный Змей молча протянул бывшему Горивою широкий меч с двумя долами на клинке.

Тот принял оружие, чуть было не поцеловал яблоко-противовес по былой воинской привычке, опомнился, отведя от себя рукоять. Затем поклонился обоим, изготовился, улыбнулся:

- Давай, Сувор, покажи чему без меня выучился!

Оба скинули брони, кожаные подкольчужницы, рубахи. Сувор, достав меч, поцеловал честное оружие, давая ему слово в правоте своего дела. Волх объявил о начале Божьего суда. Противники сошлись.

Ямурлак дрался красиво, умело, меч его мелькал, выписывая сверкающие петли, встречая меч Сувора повсюду, шутя отбивая самые смертоносные удары. Силы переполняли Горивоя. Сувор же, напротив, слабел с каждым ударом сердца, запекшаяся было кровь местами вновь отворилась, засочилась наружу, грозя хлынуть струями. Однако и Сувор и Волх видели, что ямурлак мог бы поразить противника уже несколько раз за прошедшие считанные мгновенья поединка, не делал этого. Вдруг Горивой крикнул:

- Славно потешились! Что ждать, когда меч сам мою руку покинет, коли ведает он, что не желаю я губить друга былого! Благодарю тебя, славное оружие, да не узнаешь ты бесчестья на веку своём!

С этими словами Горивой, отскочив на пару шагов от Сувора, с силой бросил меч вверх над собой, ринулся под падающее острие, изогнулся назад, подставив широкую грудь холодной стали. Меч вошёл точно в сердце, легко пронизал тело насквозь, погрузившись по самую крестовину.

Горивой с усилием удержался на ногах, выпрямился. Изо рта вытекала густая тягучая струйка крови, но он по-прежнему улыбался. Сувор и Волх замерли в изумлении. А Горивой шагнул навстречу им, протягивая открытую ладонь:

- Вот теперь и вправду свиделись! Славный у тебя меч, Дажьбожич! Вычистил он душу мою, спас. Прощайте, братья!...

Он хотел ещё что-то вымолвить, но глаза уже заволокло предсмертным туманом. Горивой ещё успел пожать протянутую руку Сувора и, стискивая её, стал заваливаться на спину. Упал на траву, посмотрел на склонившихся над ним, прошептал:

- Небо... опять голубое,... солнышко светит... Я - Горивой!... снова, я иду...

Могучая грудь опустилась в последнем выдохе, лицо Горивоя застыло: спокойное, счастливое. Глаза отражали чистое небо, сливаясь с ним.

Волх провёл по лицу погибшего ладонью, опуская веки: